Генрих Белль последний раз посетил Советский Союз в 1979 году, приехал на десять дней.

Так получилось, что я был свидетелем многих событий, связанных с этим визитом. Свидетелем, получившим возможность многое увидеть и многое запомнить, я оказался потому, что мой отец, художник Борис Георгиевич Биргер, был одним из ближайших русских друзей Генриха Белля.

В 1982 году, то есть почти за десять лет до «Евангелия от Иисуса», Жозе Сарамаго выпустил исторический роман «Воспоминания о монастыре», среди бесчисленных персонажей которого — как реальных, так и вымышленных — помянут и некий «Мануэл Матеус, по кличке Сарамаго»: он мелькает на мгновение в длинной процессии приговоренных к аутодафе... Только сам автор может ответить, придумал ли он это имя или обнаружил в обширных архивах «Святейшей службы» — ведь документы, в отличие от людей, «всегда остаются целы вопреки всем пожарам и землетрясениям»; что же касается напрашивающегося вопроса о его родстве с тем осужденным на покаяние Сарамаго, то читатель вынужден довольствоваться насмешливой отговоркой: «Поди знай, какое будет от него потомство», — возможно, ответ затерялся во тьме веков? Впрочем, фактическая сторона дела интересна лишь с точки зрения простого человеческого любопытства — с точки зрения художественного смысла в любом случае ясно, что Жозе Сарамаго имел в виду заявить о своей принадлежности к старинному роду еретиков.

В 1964 году, незадолго до шестидесятилетия, Элиас Канетти записывает в дневник: «Как во хмельном угаре, я твержу себе, что доживу до возраста Софокла, до девяноста лет, и что главные вещи мне предстоит написать в ближайшие годы». В недавно вышедшей монографии о жизни Канетти биограф Свен Ханушек замечает: «Насчет „главных вещей“ можно было бы и поспорить — все-таки „Ослепление“ и „Масса и власть“ на тот момент уже созданы. Но сочинения, которые принесут Канетти громкую славу, ему и в самом деле еще предстояли; и до возраста Софокла он не дожил совсем немного».

Иван Толстой: Продолжаем литературную тему. Жан-Мари Гюстав Лё Клезио — один из самых необычных французских писателей. Он избегает саморекламы и парижских литературных кланов; бульвару Сен-Жермен он предпочитает пески пустыни или джунгли Панамы. Лё Клезио считают одним из лучших французских писателей. В каком-то смысле он — диссидент западной цивилизации, последний защитник исчезающих племен... Казалось бы, общество, которое он отвергает, должно было бы подвергнуть его остракизму, но каждая новая книга Лё Клезио становится во франкоязычном мире событием.

— Александр Васильевич, вы общались с Елинек после новости о Нобелевской премии? Какова была ее реакция на вручение «Нобелевки»? Я где-то читал, что она была недовольна.

— Нет-нет. Дело в том, что для своей страны это автор не очень простой и не очень удобный. Она — человек несомненно и удивительно талантливый, обладающий действительно оригинальным языком и стилем и особенной авторской манерой, но она автор, реагирующий на современность, на современное состояние Австрии, на ряд тенденций, которые там намечаются, и при этом ее способ демонстрации своего отношения или анализа того, что происходит, довольно часто — эпатирующий, забирающийся под кожу, сталкивающий слова и понятия, и поэтому пресса на нее реагирует довольно болезненно. Ведь что произошло. В Австрии за последние 100 лет впервые писатель получает Нобелевскую премию. Если не считать Канетти, который получил эту премию не как гражданин Австрии, и Берты Зуттнер, писательницы, которая получила Нобелевскую премию мира, а не премию по литературе. Это 1905 год.