Несмотря на то что отрицание натурализма очень часто оборачивалось в конце века отрицанием принципов реалистического искусства вообще и нереалистические течения получили широкое распространение в литературе этого периода, несмотря на то что «прекрасная эпоха» породила мощный поток легкого, массового чтива, распространявшегося чрезвычайно разросшейся в это время прессой, реалистическая традиция французской литературы не иссякала, продолжала существовать и трансформироваться, демонстрируя свою жизненность и способность к обновлению. Непрерывность реалистической традиции, равно как и новые качества, которые обретает реализм на рубеже веков, особенно очевидны в творчестве такого крупного писателя, как Анатоль Франс.

1980-е годы вошли в историю португальской прозы как годы поисков романного синтеза. В этом русле работали такие писатели, как Фернандо Намора, Урбано Таварес Родригес, Жозе Кардозо Пирес и будущий нобелевский лауреат Жозе Сарамаго. Последний в 1984 г. выпустил роман «Год смерти Рикардо Рейса», в котором синтез, целостность обретаются из воссоединения частей, на первый взгляд, саму идею синтеза опровергающих: здесь есть двойники и призраки, разноголосица эпох. Да и сама история кажется поначалу лишь сосуществованием различных текстов.

Американский писатель, лауреат Нобелевской премии, Уильям Фолкнер (1897 — 1962) пришел к русскому читателю со значительным опозданием. Вскоре после его смерти в Союзе перевели и опубликовали его последнюю трилогию «Деревушка» (1940), «Город» (1957), «Особняк» (1959), снабдив предисловием, которое сегодня стыдно читать. Лишь в конце 80-х годов, т. е. полвека спустя, появились у нас романы «Шум и ярость» (1929) и «Свет в августе» (1932), которые в своё время принесли автору известность, а затем и мировую славу. До них Фолкнер написал два романа — «Солдатская награда» (1926) и «Москиты» (1927). Первый роман предвосхитил приход писателей «потерянного поколения», которое заговорило через 10 лет после окончания первой мировой войны. В 1929 году Хемингуэй, Ремарк и Олдингтон, будто сговорившись, выпустили свои первые романы об их сверстниках на войне. Но Фолкнер не вошел в этот круг. К этому времени он «вышел» на иную тему.

В юности (1882) Гамсун писал о себе: «Моя жизнь — это неустанный полет через многие земли. Моя религия — безудержное поклонение природе. Мой мир — эстетическая литература». Слова Гамсуна оказались пророческими во всех смыслах. В том числе в том, что ему довелось много путешествовать, и, свои, порой, «драматические отношения» сложились у него с такими странами, сыгравшими значительную роль в его жизни, как Германия, Америка, Россия.

Посетивший в 1905 году Норвегию замечательный русский писатель М. М. Пришвин писал: «Все мои помыслы обращены теперь к Норвегии... у русских есть какая-то внутренняя интимная связь с этой страной. Быть может это от литературы, так близкой нам, почти родной. Но быть может и оттого, что европейскую культуру не обидно принять из рук стихийного борца за неё, норвежца....На судах наши русские моряки встречаются и с англичанами, и с немцами, но всегда отдают предпочтение норвежцам: самый лучший народ норвежцы слышал я сотни раз».

Среди первых имен прозы XX века на Западе энтузиастов русской классики было немало; но Мориак неповторим. Этот оригинальный и сильный писатель в национальной традиции, восхищавшийся всю жизнь Прустом и Андре Жидом, заявлял из интервью в интервью, что великий роман нашего XIX века нужен современной прозе, как воздух. Он говорил в 1935-м (повторив то, о чем еще раньше писал в программной книжке «Роман»): «Произведения христианина Достоевского выше произведений Пруста, ибо Достоевский увидел в своих преступницах и проститутках существа падшие, но искупившие свою вину».