noblit.ru
Трагическая история Второй мировой войны в литературе получила однозначную оценку. Виновники и герои названы, и их статус не подлежит пересмотру. Такова общая установка гуманистической литературы, которая осуждает любое насилие. Никто сегодня не встанет на сторону немецких нацистов, потому что это автоматически будет политическим заявлением. Но описать внутренний мир злодеев, причем без явного осуждения, можно и без политических последствий, и это как раз возможно в литературе. Французский писатель Юбер Мангарелли, лауреат премии Медичи, в маленьком по объему романе «Ужин зимой» предпринял попытку описать немцев не как кровожадных маньяков, а как людей со своими заботами, для которых война оказалась просто данностью. Он увидел, что и на них распространила свою власть некая фундаментальная сила совести. Это не приводит к реальным результатам и не позволяет поэтому их героизировать, но сам проблеск человечности оставляет пусть и бледную, но все же хорошо видимую вспышку. Противостоять сильному потоку нельзя, но возможна как будто приостановка убийственной машинерии насилия. Мангарелли написал книгу о моменте сострадания, пусть он и объясняется банально страхом перед угрызениями совести.
Назвать «Ужин зимой» масштабным эпическим произведением не получится. В некотором смысле это даже не роман, а повесть или пьеса. Действующих лиц мало (да и те раскрыты не полностью во всем объеме романных героев, а лишь эпизодически), место действия ограниченное, время – один день. Трое немецких солдат, Эммерих, Бауэр и рассказчик, находятся в военной части на территории Польши. Не похоже, чтобы они воевали с реальным противником. Задачи у солдат другие, их периодически отправляют на поиски евреев в округе. Евреев нужно найти, привести в часть, отчитаться, а потом расстрелять. Эти трое солдат не очень-то любят участвовать в расстрелах, хотя именно искать евреев вроде как согласны. И вот они отправляются на очередное задание. Холодно, постоянно хочется есть, ноги вязнут в снегу, но от задания отказаться нельзя, иначе накажут. Совершенно случайно солдаты находят в лесу землянку, а в ней прячущегося еврея. Теперь его надо привести в часть. По пути назад они находят брошенный дом. Внутри есть кухня с печкой и кладовая. Спрятав еврея в кладовой, солдаты пытаются растопить печку, чтобы сварить крупу, которая у них с собой. Есть также обледенелый хлеб и несколько сосисок. Вокруг этой попытки соорудить ужин и выстроена вся книга. Солдаты сначала не понимают, почему не поднимается дым по трубе, потом пытаются разжечь печь, пуская в ход выломанную дверь кладовой. Далее, когда в дом заходит местный поляк, у них начинаются сомнения по поводу того, делиться ли с ним кашей и какую цену заставить за это заплатить. Немцы не похожи на беспринципных палачей. Они поделятся кашей даже с евреем и переживут тот самый момент пробуждения совести. Но он, увы, ничего не изменит.
Мы практически ничего не узнаем об Эммерихе, Бауэре и рассказчике. Это некие типичные рядовые солдаты. Вряд ли они бы добровольно пошли на баррикады вслед за Гитлером и его идеями. Очевидно, что воевать их заставили. Также не похоже, чтобы у них вообще была развитая интеллектуальная жизнь, направить которую могли бы те или иные идеи. Они не говорят ни единого слова ни за войну, ни против нее, вероятно, просто не имея мнения на этот счет. Мангарелли как будто специально не дает разглядеть за ними личность. Единственное, мы узнаем, что у Эммериха есть сын. Каков он из себя и чем занимается, снова неизвестно. Для рассказа важно только то обстоятельство, что сын Эммериха начал курить и отцу это сильно не нравится. Теперь Эммерих, находясь вдали от семьи, поглощен мыслями о том, как отучить сына от курения. Поначалу Бауэр и рассказчик ничего не знают о сыне Эммериха кроме самого его существования. Но со временем Эммерих вываливает на них все больше деталей, вовлекая их в участие в этом вопросе. Теперь Бауэр и рассказчик, видя в переживаниях Эммериха своего рода болезнь, даже предлагают представиться его братьями, полагая, что дядьев сын испугается больше, чем отца. Из этих размышлений Эммериха, конечно, не сложить богатого портрета личности. Но в океане серой солдатской массы, эта деталь придает измерение ценной человеческой жизни, то есть позволяет Мангарелли как раз описывать нацистов как простых людей, а не как жестоких подлецов, к чему обычно сводится описание захватчиков.
У этих солдат дома осталась другая жизнь. Она была небогатой, рассказчик, например, рассказывает о том, как экономил, чтобы поставить у себя ванну. Но война создала пропасть между тем, что было когда-то, и тем, что есть сейчас. Герои «Ужина зимой» частенько употребляют слова «а вот раньше», и в них есть смесь одновременно шутки и серьезности. Вероятно, эта шутка скрывает трагедию катастрофических перемен в жизни. Война радикально изменила ход вещей. Причем нельзя сказать, что вся немецкая нация – это одни солдафоны и вояки. Командир части, к которой приписаны герои романа, например, до войны продавал оптом ткани. И тем не менее новая реальность словно раскрыла во многих скрытые модусы экзистенции, выявив способности, которых даже нельзя было предположить. Для Эммериха, Бауэра и рассказчика командир части выглядит так, будто всегда чем-то командовал. Они даже не могут представить его в другой роли.
Убивать герои этой книги не хотят. Идеологическая обработка не смогла подорвать в них простого человеческого отвращения к такому мерзкому делу. У них есть совесть, поэтому когда приходится участвовать в расстрелах, по ночам к ним возвращаются жертвы. Рассказчик говорит, что его глаза и уши полны убийствами. Речь не идет о психотическом уровне вины или панической тревоге. Мангарелли пишет только о тоске (cafard), причем рассказчик в романе называет свои ощущения «терпимыми». Зародыш вины уже оформляется в душе, хотя угрызения совести пока еще не ставят рассказчика на колени. Иными словами, боль и мука есть, но шаг к покаянию еще невозможен. Тоска, о которой пишет Мангарелли, напоминает въедливую токсичную грязь. От нее можно заболеть, а еще она вызывает преждевременную старость. Возможно эту тоску только усиливает то, что жертвы не сопротивляются. Когда солдаты находят еврея в землянке, тот сразу же покорно идет за ними. На его лице ни страха, ни отчаяния. Позже писатель еще раз подчеркнет, что для еврея даже близость смерти как будто не имела никакаго значения и смысла. Учитывая, что жертвы воплощают равнодушие и пассивность, их убийство нельзя назвать «убийством в борьбе». Нет никакого сопротивления, а значит таких солдат даже нелья обозначить уважительным словом «воин», скорее они просто «уничтожители», пользующиеся превосходством, в данном случае только унижающим их действия. Рассказчик, угрозе жизни которого ничего нет, даже может позволить себе отвлеченные, одновременно сентиметальные и мучительные переживания, когда разглядывает вышитую снежинку на головном уборе еврея. Эти мелкие детали только усиливают его мучения, потому что за ними он неожиданно видит чужую жизнь и, например, такую же, как у всех народов, любовь матери к ребенку. То есть мы видим всю ту же работу совести. Бессознательно герои этой книги понимают, что поступают чрезвычайно плохо, поэтому ищут утешения. По-видимому, немало немцев с трудом выносили ответственность за убийства. Раньше, когда солдат из части отправляли на поиски евреев, им разрешали убивать их на месте. Но командиры заподозрили неладное, потому что не видели доказательств проделанной работы. И действительно, некоторые солдаты просто отпускали пойманных евреев, не в силах совладать с нервами. А повар части по имени Кропп прямо сказал: «Я ношу воду, я ношу еду, я мою грузовики, все что хотите, мне плевать, но в этом я не участвую». Теперь правила изменились: евреев нужно было доставлять в часть и расстреливать здесь. Это обстоятельство снова подчеркивает смягченный взгляд писателя: именно отдельные фанатики ответственны за эту великую трагедию, а вовсе не рядовые люди, которых просто принудили. Вот и наши трое солдат выбирают, кто пристрелит еврея, если тот решит бежать. И пусть любой это готов сделать не моргнув глазом, у них как будто ещё есть желание свалить эту обязанность на другого. Их благодушие, безусловно, не стоит преувеличивать. Речь идет только о том, чтобы лишний раз не нервничать. Это может подорвать моральный дух, а задачу по его сохранению они видят перед собой ясно. Вероятно, они и способны разглядеть ценность чужой жизни, но думают прежде всего о своей. Лишние движения, лишняя суета, лишнее напряжение сил, которые к тому же способны привести к угрызениям совести, - вот чего он хотят избежать. Убить ничего не стоит, реальных противников у них нет, поэтому немцы хорошо понимают свою силу. Когда рассказчик встречается с вооруженным поляком, он уверен в своем превосходстве и, не испытывая страха, замечает: «если бы потребовалось нас сравнить, то моя униформа вполне стоила его винтовки». И все-таки лучше не стрелять. Солдатам много не надо. Если удастся разжечь печку, если не будет ветра и если не потребуется участвовать в расстрелах, значит день прошел замечательно. В конце они даже обсуждают возможность отпустить еврея, и здесь борются две точки зрения. Учитывая военное время и его порядки, по-видимому, даже такие колебания уже можно назвать подвигом. Впрочем, снова не стоит преувеличивать. Тема курящего сына в этой книге по важности эквивалентна теме убийства еврея. Получается, что немцы ценили жизнь других все-таки очень низко.
Роман Мангарелли выстроен вокруг эпизода, но его важность отчасти способна создать романное пространство в этой книге. Поступки всегда считаются важнее слов, поэтому герои «Ужина зимой» не получат прощения у судей-гуманистов. Впрочем, именно солдат не судили никакие реальные суды, потому что судят всегда тех, кто отдает приказы. Мангарелли изобразил сам момент колебания и сомнения, который дает все-таки надежду на победу гуманистической философии. По убежденности в своем превосходстве у героев этой книги проходит как бы трещина. Поэтому кто знает, может, при немного других обстоятельствах они бы повели себя иначе. Но само желание найти утешение, а значит и заглушить совесть, говорит о том, что человеческое зерно способно пробиться даже через бетон идеологии. В этой книге оно не дает всходов, но хотя бы не позволяет говорить о том, что душа полностью погублена.
Сергей Сиротин