noblit.ru
Роман «Дороги Фландрии» Клод Симон выпустил в 1960 году, до этого он уже опубликовал полдюжины произведений. Симон участвовал в Второй мировой войне, попал в плен к немцам, бежал, добрался сначала до оккупированной зоны во Франции, потом и до свободной. В Париже был участником Сопротивления. Имея такой опыт, невозможно не отразить его в творчестве. Поэтому «Дороги Фландрии» - книга прежде всего о войне. Но не только. Здесь нет почти ничего присущего «типичной» военной прозе, то есть описаний боев, перемещений войск, массовых ранений и смертей. Эта книга о другом, о том, как мечется опустошенный разум солдата между истончающейся реальности войны и воспоминаниями о мире. Вывод из этого следует жестокий – реальности просто нет, ее кто-то выдумал, может, ты сам.
С точки зрения композиции, роман «Дороги Фландрии» устроен довольно непросто. В книге нет внятного и развитого сюжета, в котором события развивались бы последовательно. Вместо этого читатель имеет дело с десятком сцен, которые переходят, а лучше сказать перетекают друг в друга. Выстроены эти сцены вокруг нескольких персонажей, служащих в одном французском эскадроне во время мировой войны. Судя по всему, это Вторая мировая, что можно понять исключительно по упоминанию авиации и «решению еврейского вопроса» немцами. В остальном, это призрачный военный пейзаж – деталей слишком много и одновременно слишком мало. Их так же много, как много мазков на картинах импрессионистов, и так же мало, как мало вразумительной информации в речи контуженного бойца. В общем, эта книга не претендует на фактологический документ с датами, локациями и событиями. Скорее она напоминает фотографию, сделанную непосредственно с сознания солдата. Эмоции, ощущения, стебельки травы, решетка курятника, кирпичная кладка стены, все, что видит глаз и слышит ухо – вот о чем этот роман.
Итак, в конном отряде среди прочих служат четыре человека. Это старший по званию капитан де Рейшак, и младшие Жорж, Блюм и Иглезиа. Де Рейшак – наследник знаменитого рода. До войны у него была конюшня и жокеи, кроме того, он сам участвовал в скачках. Одним таким жокеем был как раз Иглезиа, прирожденный знаток лошадей. В ту же пору де Рейшак ввел в свою семью молодую девушку, но он не догадывался, что она изменяла ему с Иглезиа. Сцены, когда де Рейшак и девушка делают ставки и когда вся троица оказывается вместе – одна из тех, между которыми будет курсировать повествование. Позже, когда начнется война, Иглезиа отправился служить в эскадрон своего нанимателя. Что касается Жоржа, то известно, что его род был связан с де Рейшаками. В детстве Жорж разглядывал картину, на которой был изображен предок де Рейшаков, живший во времена Французской революции и пустивший себе пулю в голову. На войне опаленное сознание Жоржа будет часто возвращаться к этой картине, пытаясь додумать предысторию этого самоубийства. Отец Жоржа занимался интеллектуальным трудом и что-то постоянно писал под звук трактора, на котором арендаторы обрабатывали его землю. Это Жорж тоже будет вспоминать. И, наконец, еврей Блюм. Про него мало что известно, кроме того, что он чудом выжил несмотря на свою национальность и что он постоянно спорил с Жоржем, когда тот что-нибудь вспоминал. Во время очередной военной операции отряд де Рейшака попал в засаду, и де Рейшак был убит. За секунду до смерти он достал блестящую саблю, как будто ее можно было противопоставить пулеметной очереди. Остальные трое спаслись, но ненадолго. Во всяком случае, есть сцены, где они изображены военнопленными в немецком лагере. Так движется весь роман, от сцены к сцене, которые связываются, минуя законы логики. Сцена может идиллически начинаться в летней беседке, где отец Жоржа что-то пишет, а заканчиваться двухстраничным описанием трупа лошади. Не все переходы так контрасты, важнее здесь сама невозможность долго удерживать мысль на одном предмете. «Дороги Фландрии» - это монолог изможденного сознания, в котором рухнули все психологические защиты и которое поэтому стало добычей абсурдных, нелогичных идей, воспоминаний и ситуаций. Это почти «поток сознания», но все-таки довольно связный и в целом еще читабельный.
Клод Симон начинает предложение, и оно может тянуться десять страниц, вовлекая в свою орбиту множество разнородный деталей, которые иные авторы вряд ли стали бы упоминать в одном контексте. Это техника предельной сосредоточенности, как если бы глаз одинаково хорошо видел не только по центру, но и на периферии. Однако в этой сосредоточенности нет свободной ясности древнегреческой натурфилософии. Это результат истощения и обострения восприятия. Может, Жорж лежащий на земле и притворяющийся мертвым, чтобы его не заметили немцы, и хотел бы не видеть, но он, наоборот, видит все. Он видит не просто травинку перед собой, он видит даже пух, застывший перпендикулярно ее стеблю.
Если бы какого-нибудь цензора, воспринимающего текст буквально, заставили прочитать «Дороги Фландрии», он бы сказал, что ничего антивоенного в романе нет. Во всех антивоенных романах авторы ненавидят войну. У Клода Симона, и это поражает больше всего, ненависти к войне нет вообще. Никто в этой книге не говорит о том, что хотел бы закончить войну или что он сильно страдает от ран или голода. Да, голод есть, есть вши и лохмотья, но к этим картинам не присоединяется возглас возмущения. Симон ставит акцент на другом, и это позволяет ему действительно сказать нестандартное слово. В войне страшны страдания, но еще страшнее, что она приводит к безразличию. Герои «Дорог Фландрии» не ненавидят войну просто потому, что у них нет на это сил. Война забирает эти силы. Лица Жоржа и других бесстрастны, а поведение равнодушно. Максимум, что могут показать их глаза – это недоумение. И лишь где-то в остатках того, что раньше было душой, способны разгораться страстные чувства, например, любовь к женщине.
В чем состоит равнодушие, порожденное войной? Да хотя бы в том, что человек перестает следить за собой. В лагере для военнопленных Жорж и другие поначалу боролись с вшами, но потом перестали обращать на них внимание. До плена они, перемещаясь по дорогам, боялись приближаться к трупам лошадей и старались их объезжать заранее. Теперь же они просто перешагивают через трупы. Изменились даже лошади. Жорж помнит, как в мирные времена, стоило пройти на лошади у стены живодерни, как животное впадало в панический ужас. Так действовал на лошадей запах. А теперь даже мертвых сородичей лошади обходят спокойно.
Война – это опыт смерти при жизни, она ускоряет процессы разложения – ржавчину, грязь, распад, коррозию. «Не одна лишь армия но и весь мир целиком и не только в его осязаемой реальности но в даже в самом представлении какое способен составить о нем разум <…> весь мир распадался сбрасывал шкуру разваливался на куски уносился течением обращался в прах» (авторская пунктуация сохранена – С.С.). Война превращает то, что даже не было материей, в мертвую субстанцию: «К телу липла отвердевшая холодная тьма, словно бы сам воздух, само время были одной монолитной замерзшей стальной глыбой, в толщу которой они были заключены». Статус человека на войне – это полное ничтожество. Он не жив и не мертв, он заперт в бесконечном унижении.
В «Дорогах Фландрии» Клод Симон не просто описывает войну, он делает выводы фактически о крахе гуманистического проекта Европы. Эта мысль нигде не звучит прямым текстом, но она ощущается в воздухе. Жорж, даже имея перед глазами вечно пишущего отца, вообще отказывает книгам и литературе в реальности. Слово бесполезно. Это только разум приписывает ей реальное существование, хотя и сам разум реального существования не имеет. Реально лишь птичье щебетание, бренчание ожерелья женщины и бессмысленная человеческая болтовня. Может быть, только это и имеет смысл. А что реально на войне? Что вообще может быть реальнее реальной действительности? Только уверенность в том, что сдохнешь.
Человечество постоянно строило планы на великое будущее. Но история человечества сейчас – это «не бракосочетание земли с небесами, а бракосочетание земли с человеком, безжалостно осквернившим ее отбросами». Блюм говорит Жоржу: «История оставляет после себя лишь некий отстой неправомочно конфискованный продезинфицированный, а следовательно годный в пищу, предназначенную для одобренных школьных учебников и породистых семейств». То есть история, даже великая, - это не то, чем может воспользоваться каждый. Тогда нужна ли она вообще? Опыт Жоржа и других в «Дорогах Фландрии» - это пессимистический опыт. За годы войны эти люди не узнали ничего полезного, зато они, кажется, научились понимать подыхающую лошадь и мыслить, как она. Единственное спасение от этого наваждения – это отказать реальности в праве быть реальной, что герои и пытаются сделать. Они, как некогда Шекспир, объявляют весь мир театром или просто выдуманным романом и сами придумывают себе истории, исключив из оборота такие слова как «объективность» и «достоверность». Этот роман Клода Симона обладает мощным художественным воздействием на читателя и по силе и стилю напоминает произведения Уильяма Фолкнера. На мой взгляд, эти два Нобелевских лауреата стоят в одном ряду.
Сергей Сиротин