noblit.ru
Рут Бенедикт. Хризантема и меч: Модели японской культуры. 2-е изд. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив; Университетская книга, 2014.
В годы Второй мировой войны американский культоролог и антрополог Рут Бенедикт получила задание составить «психологический портрет врага», то есть подробно описать особенности психологии и поведения японцев. Для Америки эта была важная задача, ведь никогда в своей истории эта страна не сражалась со столь сильным внешним врагом. Рут Бенедикт пытается проследить то, как становилась японская идентичность, начиная со средневековых времен, и понять, что же следует ожидать Америке в этой войне. Позже, когда американцы войну уже выиграли, вопрос стоял чуть иначе: будут ли японцы саботировать американские нововведения в их политике или покорятся судьбе побежденных? Как оказалось, они покорились. Но причина этого была не столько в поражении, сколько в том, что изменилось само понимание развития страны, коль скоро ставка на агрессию себя не оправдала. Итак, Рут Бенедикт хочет понять японцев без оглядки на американский опыт.
В 7 веке, когда начинается современная история японского государства, японцы заимствовали у Китая все, кроме бескастовой социальной системы. Технологии, письменность, архитектура, буддизм – все пришло в Японию из Китая. Однако были существенные различия в социальном устройстве. В Китае титул даровали человеку, если он выдерживал государственный экзамен, в Японии его даровали только наследственной знати. Это предопределило жесткую социальную иерархию государства на века вперед. В Китае на 450 миллионов человек приходится всего 470 фамилий. Все эти фамилии образуют гигантские кланы со строгой иерархией и культом почтительности. В Японии же фамилии могли иметь только самураи. Подобно Индии, в Японии существовали свои неприкасаемые, то есть люди, занимавшиеся черной и грязной работой. Примечательно, что даже длина дорог, проходивших через их деревни, в Японии попросту не учитывалась. Они были ужасно бедны, и, хотя им гарантировалась работа, они жили как бы вне государства.
Позже в феодальную эпоху Токугава (1603-1868), которая обеспечила мир на два с половиной века, ставка была сделана на военное сословие. Отсутствие у страны реальных угроз превратило самураев не только в искусных военных, но и в носителей мирной высокой культуры. Самураи становились хорошими управленцами и могли, например, разбираться в чайной церемонии. Но все равно это был паразитический класс. Налоги на крестьян были непомерны, их даже собирали за годы вперед.
Реалии прошлого, по-видимому, и сформировали облик современного японца. Особенно важным в этом смысле был период Мэйдзи (1868-1912), когда власть была возвращена императору, произошла суровая ломка старых традиций и были заложены основы современной Японии. Отказ от старой кастовой системы частично осуществлялся через создание новой, истинно демократической армии. При этом военные власти фактически единолично управляли правительством, имея непосредственный доступ к Императору и право говорить от его имени. Типичный пример самоуправства армейских чинов – это захват Манчжурии. Министерство иностранных дел обещало, что армия не пойдет на этот шаг, однако военные поступили по-своему.
Другая особенность периода Мэйдзи – это появление государственного синтоизма. Помимо христианства (одно время запрещенного) и буддизма, важнейшую роль в общественной жизни играл именно национальный синтоизм, который, строго говоря, не считался религией. Синто скорее было формой лояльности государству. Собственно, государство, а именно департамент образования, им и управляло. Буддийские и христианские течения были предоставлены сами себе. При этом синто не предполагало аскетизма. Наоборот, многие «священные» события в нем – это повод устроить праздник, полный удовольствий. Кстати, и в японском буддизме не прижились идеи аскетизма и порочной реинкарнации, от которой может освободить нирвана. Аскетизм практиковали лишь отдельные монахи. Интересно, что в японских религиях нет места священным текстам. Однако на их место приходят некоторые указы и рескрипты императора Мэйдзи. Их чтение становилось особым ритуалом, а некоторые, допустив неправильное прочтение, даже кончали жизнь самоубийством.
За годы царствования Мэйдзи Япония совершила гигантский рывок, страна была полностью модернизирована и смогла, в частности, выиграть войну 1904-1905 года у Российской империи. Естественно, что новая и могущественная страна имела и более отдаленные амбиции. Все это позже привело к оккупации японцами тихоокеанского региона и вступлению страны в войну с США. Когда началась война, в обеих странах царила неопределенность. В США считали, что война продлится три, пять, может, десять лет. В Японии – что она будет длиться сто лет. Японцы верили, что американцы проиграют, потому что делают ставку на материальные силы, а не на дух. Именно дух, укрепляемый верой в императора, превращал япоцев в почти сверхлюдей, способных уничтожать врага голыми руками. Дух этот тщательно подкреплялся как на фронте, так и в тылу. Например, по радио однажды передали историю о том, как капитан, уже мертвый от пулевого ранения, отправился докладывать в штаб о прибытии японских летчиков. После доклада он упал замертво, и тело его было холодным. Это означало, что докладывал его дух, а не тело. В тылу тем временем выходили специальные радиопередачи, где давались советы, как правильно делать физические упражнения, чтобы сократить потребность во сне и в еде во время бомбежек и двадцатичасовой работы на заводе. При этом у японцев не было установки любой ценой спасать раненых. Поэтому фронтовых госпиталей было мало и вообще система, так сказать, военного здравоохранения была очень слаба. Скорее раненые должны были умереть, чтобы подтвердить торжество духа. Соответственно японцы не могли принять того, что американцы могут сдаваться в плен. Японцы отчасти радовались локальным поражением. Когда наступил перелом в войне, японцы только воспрянули духом. Ведь для них это означало, что враг сам подбирался ближе и его легче будет разбить. У японцев во время войны не было чувства, что «что-то пошло не так». Все было известно заранее. Поражение, пока жив император, невозможно.
Подобная самоотверженность на войне коренится в жестких правилах, определяющих мироощущение японца. В центре этого мироощущения – понятие долга, который в течение жизни нужно отдать. От долга свободны только дети, чьи капризы до 5 лет охотно исполняются всеми членами семьи, и старики. Большую же часть жизни японцы кому-то должны. Вообще даже семейные отношения в Японии обставлены строгим церемониалом, тогда как в Америке они очень неформальны. Одно из понятий долга, «гири», возникает еще в прошлом, когда оно означало верность князю до смерти и точно такую смертельную враждебность князю, если князь допускал оскорбления вассала. Теперь понятие трансформировалось. Долг дети отдают родителям, родители начальникам на работе, тем, кто угостил сигаретой и т.п. При этом как такового долга перед людьми японцы не любят. Оказать кому-то помощь – значит, обязать кого-то нести долг. В домэйдзийскую эпоху существовало даже правило о том, чтобы не вмешиваться в чужие споры. Только затем, чтобы не обязывать человека, которому ты поможешь. Отношения долга не менее строги даже в семье, где, казалось, живут вместе близкие люди. Молодых вдов в японских семьях называют «родственницами холодного риса», это значит, что они едят рис уже остывшим, помогают и подчиняются требованиями любого члена семьи и покорно исполняют все поручения. Единственный способ снизить бремя долга – это «жить будто ты уже мертв». Это способ избавиться от самоконтроля и психических конфликтов.
Японцы не признают, что добродетель – это борьба со злом. Со злом, по-видимому, нужно бороться китайцам, раз они допускают в свою жизнь моральные кодексы поведения, но у японцев изначально душа чистая. Ее злые проявления лишь «загрязнение», которое необходимо почистить. Для японцев не существует пропасти между божественным и земным. Каждый умерший человек становится богом. Когда Библию переводили на японский, то для передачи концепции «Божественной любви» использовали слово «ай», означающий любовь. Но «ай» - это именно любовь старшего к зависящим от него, категория очень земная. Правда, сегодня «ай» уже используется для описания чувств между равными. Японцы не принимают христианскую концепцию самопожертвования. Для них жертва естественна, ведь все общество пронизано взаимными обязанностями. Саможертвования не делаются для духовного возвышения или поиска ответной благодарности. В Японии также нет строгого порицания греха и, как следствие, есть терпимое отношение к алкоголю. В японской философии плоть – не зло. Возможные услаждения ее – не грех. С другой стороны, японцы считают происхождение богатства новых богачей нечистым. Существует разница между «нуворишем» в Америке, который представляет собой доброго неловкого парня, вдруг разбогатевшего, и «нарикина», буквально означающего «пешку, прошедшую в ферзи», которого народ в Японии яростно осуждает. Богатство в Японии признается только если оно получено наследованием иерархических связей. Заработанные состояния – это всегда эксплуатация других, которая осуждается.
Итак, основная мысль Рут Бенедикт заключается в том, что японцы слишком сильно зависят от понятия долга, который они выплачивают императору, старшим родственников, начальству на работе и т.п. Примечательно, что и те японцы, кто хотел войны, и те немногие, кто ее не хотел, одинаково доверялись Императору. Каждый видел в нем гаранта. Одни – успехов в боях, другие – скорого мира. Ради обретения уважения в мире Япония была готова на любой путь. Сначала это был путь агрессии, но он провалился. Тогда Япония избрала путь мира. Ее милитаризм не был константой, это был поиск пути, чтобы поднять авторитет страны, только один из вариантов. Рут Бенедикт оставляет множество наблюдений о жизни японцев. Например, она повторяет общеизвестный факт, что «бусидо» – не народное и даже не самурайское понятие. Это скорее публицистическая выдумка, взятая, однако, на вооружение на Западе. Еще она замечает, что Японию и Россию в культуре объединяет интерес к скуке. Эта скука, в отличие от американских романов, беспричинна, экзистенциальна. И все же, несмотря, на такой всеобъмлющий труд, чувствуется, что автор рассматривает Японию как бы в пробирке. Она искренне пытается их понять, проследить их историю, встать на их точку зрения и даже оправдать. Но она не готова сама признать японский путь. Почему? Потому что «японцы одержимы шовинистическими идеями господства в Азии, тогда как американцы всегда выступали за равенство». Всегда ли американцы выступали за равенство – вопрос очень и очень спорный.
Сергей Сиротин