Продолжение дороги. Джек Керуак. Доктор Сакс.

Перевод этого романа на русский язык приурочен к 90-летию со дня рождения Керуака. «Азбука» сделала настоящий подарок любителям творчества битников вообще и Керуака в частности. Впрочем, тем, кого в «На дороге» вдохновляли исключительно приключения, а в «Бродягах Дхармы» — исключительно поиски просветления, возможно, не стоит торопиться знакомиться с переведенной новинкой. Дело в том, что роман «Доктор Сакс» чрезвычайно тяжело написан, и его чтение требует не меньшей выдержки, чем «Улисс» Джойса или «Шум и ярость» Фолкнера.

«Доктор Сакс» — это, вероятно, самый наглядный пример «спонтанной прозы», которую так много проповедовал Керуак. Прозу, написанную «спонтанно», можно определять по-разному. Если говорить коротко, то это такая проза, которая пишется как есть, без редакции. Керуак предлагал записывать все, что приходит в голову, всю сырую словесную массу, еще не прошедшую обработки. Если в голову пришло какое-то несуществующее слово, нужно записывать его. Если промелькнуло междометие, его тоже не следует пропускать. Если же мысль оборвалась, можно ставить тире и переходить к новому абзацу. И неважно, что будет с сюжетом и цельностью текста как такового.

Именно так написан «Доктор Сакс». Здесь Керуак выглядит этаким Пикассо от литературы — убежденным ниспровергателем литературных традиций, столь же преданным чистому творчеству, сколь и не избегающим любования собственным эпатажем и недоумением публики. Но на первое место следует все же поставить искренность, поскольку этот роман Керуака, как и несколько других, все-таки посвящен детским годам писателя. Во всем, что касается детства, он неистощим на детали и плетет сложный узор в общем-то почвеннического американского уклада времен Депрессии. Читателя ждут десятки эпитетов для природного ландшафта родного Керуаку Лоуэлла, штат Массачусетс, описания бейсбольных игр и скачек, комиксов и кухни, к чему следует также добавить маниакальную страсть к топографической точности и именам собственным, которые сегодня, спустя три четверти века, едва ли что-то скажут даже американцу. До тех пор, пока Керуак не начинает персонифицировать и визуализировать свои детские кошмары и видения, все это слагается во вполне фолкнеровский эпос об американском простонародье. Действительно, реки эпитетов, льющиеся вокруг деревьев, запахов и людей, создают особый американский дух, который был особенно присущ Фолкнеру. Да и в целом все то, что Сартр писал об устройстве времени у Фолкнера, применимо и к Керуаку. Прежде всего — тотальность и неподвижность настоящего времени, отсутствие будущего даже в виде возможности. Ввиду того, что любимое слово у Керуака — вечность, это мало удивляет. Вечность у Керуака везде, как сама по себе, так и в составе словосочетаний и неологизмов.

Но в «Докторе Саксе» Керуак проясняет не только давно закончившееся детство, но и собственный вымысел. А это означает простор для той самой экспериментальной техники письма, которую Керуак именовал «спонтанной» и которая является характерной для творчества битников. Иррациональный пласт романа выстроен вокруг архетипического сюжета о сильном герое, который бросает вызов силам зла и в конце побеждает. Поскольку Керуак в то время жил в Мексике, он не мог пройти и мимо ацтекской мифологии. Итак, Доктор Сакс — зловещая надежда сил добра — борется против Змеиного Замка, укрывающего вампиров, гномов и другую нечисть, включая и главное зло — гигантского ацтекского змея, живущего под Замком. Доктор Сакс в течение двадцати лет алхимических штудий создает особый порошок, который пробуждает змея, а затем с помощью призванной им Райской Птицы побеждает врага. После победы все исчезает. Сам Керуак, совсем юный подросток, находится у Доктора Сакса в своего рода послушниках и перемещается вместе с ним по воздуху, заглядывая в дома и видя невидимое. Как видно, это весьма фантасмагорический роман, хотя любителям мистики по типу Майринка или Булгакова он вряд ли придется по душе. По все той же причине — излишней экспериментальности. Этот роман — сплошная панорама интроспекции, настолько затяжная, что она помешала создать даже внятный сюжет. Каким образом Максим Немцов вообще смог перевести этот текст, остается загадкой. Во всяком случае, малочитабельность, присущая оригиналу, передана превосходно.

Трудно не разглядеть в «Докторе Саксе» влияние Берроуза, в квартире которого Керуак создавал роман. Влияние это, как можно полагать, многообразно. Во-первых, у Керуака отчетливо просматриваются признаки техники «нарезки», с помощью которой было написано большинство текстов Берроуза. Берроуз предлагал разрезать изначально цельный текст на мелкие кусочки, а затем произвольным образом склеивать. У Керуака получилось примерно то же самое. Он мыслит отдельными сценами и фрагментами, иные из которых даже кинематографически пронумерованы. Во-вторых, Керуак, известный по «Бродягам Дхармы» как в общем-то мирный искатель просветления, здесь погружается в поистине монструозные пласты бессознательной реальности. Внимательный читатель найдет упоминания о пауках в человеческий рост и прочих тварях, которых конвейерным способом оживлял Берроуз. В-третьих, у романа и в целом более мрачная атмосфера. По всей видимости, Керуак пишет о собственных непреодоленных детских страхах, но пишет так, что эти страхи действительно никуда не уходят, каким бы оптимистическим ни был конец. Так что это точно не книга для выхода из депрессии, особенно в свете ее обращения к теме опасного («змеиного») знания.

Роман «Доктор Сакс» является не самым лучшим выражением идеи битничества, как ее понимал Джон Холмс, с подачи которого Керуака, Берроуза, Гинзберга и других стали именовать представителями «разбитого поколения». «Невыносимость бездны современной жизни, лишенной ценностей», — говорил Холмс в «Философии разбитого поколения». «Доктор Сакс» написан не совсем про это. Здесь нет ни единого выпада против американского консюмеризма или страсти к накопительству. Кроме того, центральный у битников поиск духовного опыта у Керуака оказывается смазанным за счет избыточного акцентирования повседневности. Как следствие неудивительно и то, что здесь ни слова нет о буддизме. Это текст скорее мистического и очень личного плана, где Керуак трактует не чужие сюжеты, а собственные, обращаясь в первую очередь к своему детству. Поэтому наибольший интерес книга будет, наверное, представлять для тех, кто уже знаком с этими сюжетами, скажем, по «Мэгги Кэссиди» или «Видениям Жерара».

Сергей Сиротин

Опубликовано в журнале «Урал» (№ 10, 2012).