noblit.ru
Осаму Дадзай. Избранные произведения. Сост. Т.Л. Соколовой-Делюсиной. СПб.: Издательский дом "Гиперион", 2018.
В 20 веке Япония пережила стремительную ломку старого общественного уклада. После поражения во Второй мировой войне и прихода демократических ценностей американского образца старая аристократия, верная традициям, вынуждена была уйти со сцены. Лучше всех писал об этом японский литератор Осаму Дадзай, человек трагической судьбы. Он родился в 1909 году в провинции в семье местного богатого землевладельца. Детей в семье было больше десяти. Осаму Дадзай (это псевдоним, настоящее имя Цусима Сюдзи) рано понял, что богатое происхождение ему только вредит, и в юности увлекался то демократическими идеями, то социалистическими. Он учился, поступил в лицей, потом в университет, но последний не окончил, потому что в столице образ жизни его изменился. Он начал пить, встречаться с женщинами и одновременно писать. Остро сознавая несовершенство жизни, он видит в человеке одно сплошное лицемерие. Когда он проходил лечение в больнице, его подсадили на наркотики, бросить которые он смог потом не скоро. Писатель задолжал аптекам круглую сумму и просил родных выслать ему деньги, но те в итоге выписали его из семейной книги, чего сам Дадзай в общем-то и хотел, потому что стыдился своих корней. За сорок лет жизни он предпримет несколько попыток самоубийства, последняя унесет его жизнь. Одна из главных тем его творчества – это писатель, уничтожающий себя. Несомненно, что она взята им из собственной жизни. И вообще при чтении этого сборника частым будем ощущение узнавание, словно читаешь один из тот же рассказ, но как бы с другой точкой взгляда. В настоящий сборник «Гипериона» в превосходном переводе вошли повесть «Закатное солнце», несколько десятков рассказов и вольные переложения четырех японских сказок.
«Закатное солнце» - это самое длинное произведение в книге. Тема здесь взята чеховская – уход старой аристократии со сцены истории – и героиня произведения не скрывает, что хорошо знает творчество русского классика. Аристократическое семейство выведено в повести совсем немногочисленное – всего-то мать и дочь Кадзуко. Еще есть сын Наодзи, но он с началом военных действий был отправлен на фронт и, кажется, пропал без вести. Мать и дочь живут в хорошем доме в Токио, но вынуждены продать его и перебраться тоже в хороший, но очень уж маленький дом в пригороде. Для матери это трагедия, умереть ей хотелось бы все-таки у себя. Чтобы выжить на новом месте, Кадзуко приходится заниматься физическим трудом на огороде. Впрочем, ей не привыкать – во время войны ей приходилось трудиться наравне со всеми. В войну она не столько страдала, сколько скучала. И вот неожиданно появляется Наодзи, которого считали сгинувшим на фронте. Мать оживает, что раздражает Кадзуко, которая считает, что мать слишком любит его, тогда как любить его не за что – этот человек стал наркоманом. Наодзи забирает у матери последние деньги и на три-четыре дня уезжает в Токио. Потом возвращается в пригород и либо лежит на кровати, либо пьет в местном трактире. Потом опять берет деньги и снова уезжает. И так без конца. Кадзуко, видя все это, ссорится с матерью и хочет бежать из дома. Она понимает, что единственный человек, который мог бы ее приютить, это наставник Наодзи из Токио, писатель с дурной репутацией, который, однако, шесть лет назад сумел очаровать ее, подарив поцелуй. Нужно ли говорить, что этому опустившемуся писателю не нужна никакая Кадзуко, а нужен только стакан, даже больше чем собственные дети? Тем не менее Кадзуко называет его «Мой Чехов». Отношения с этим человеком составляют тайну ее жизни, и она даже считает, что единственное, что отличает человека от животных, это стремление иметь тайны.
Кадзуко принадлежит к семье, где умеют тонко чувствовать, это Наодзи от алкоголя и наркотиков огрубел, а Кадзуко еще нет. Она, например, способна порадоваться тому, как бледно-розовый шарф гармонирует с пасмурным небом. Она считает очень важным, чтобы одежда гармонировала с небом. А из дневников Наодзи тем временем можно узнать, что ему совсем не до вопросов гармонии. Он пишет о том, что все вокруг лицемерны и проклинает Японию, которая тщетно пытается выбраться из «кучи дерьма»: «Среди людей нашего класса тоже нет ни одного порядочного. Слабоумные, мертвые души, скряги, бешеные собаки, фанфароны – эти имеются, будьте благонадежны!» И все равно добрая Кадзуко хочет невольно оправдать брата, назвав его безнравственность благодушием. Впрочем, с безнравственностью у девушки непростые отношения. В наставника брата она влюбляется именно потому, что он безнравствен. Она размышляет так: если человек хочет прожить свою жизнь до конца, зачем тогда осуждать его, если он приближает этот конец? Повесть «Закатное солнце» о том, что «ощущение счастья похоже на золотой песок, который покоится на дне реки скорби и лишь тускло поблескивает сквозь толщу воды».
В рассказах, идущих после этой повести, все темы в общем-то повторяются, они кочуют из текста в текст. Попытка самоубийства, писатели признанные и непризнанные, лицемерие людей, влюбленность в безнравственность – вот эти темы. Некоторые рассказы полностью автобиографичны («Воспоминания», «Восемь видов Токио»), другие вымышлены, впрочем, и здесь понятно, что Дадзай писал с себя. Общее настроение этих рассказов – упадническое, усталое, безрадостное. Это жизнь на закате, когда все краски бледнеют и ничто не радует. Дадзай готов произнести приговор не только себе, не только Японии, но и всему человечеству («Обезьяний остров»). Политика – бесполезна: «В каком политическом движении ни участвуй, в конечном счете ты всего лишь топливо для корабля, груженного неуемной жаждой славы и власти стоящих у руля» («Тук-тук-тук»). Выносит приговор он и литературе как таковой: «Из прекрасных чувств делается плохая литература». Не поэтому ли его так тянет на изнанку добродетели и красоты? Бывает, что герой находит себе кумира, от которого по-хорошему надо бежать, чтобы не поддаться пагубному влиянию, а в итоге заводит с ним крепкую дружбу («Дас Гемайнэ»).
Для творчества Дадзая характерна подвижная литературная форма при небольшом разнообразии сюжетов. Например, в «Блуждающих огоньках» читатель может увидеть реальные бредовые видения: герой видит, как из тела монахини, заночевавшей у него, выходит Истинноявленный Будда и рассказывает, как тяжело перемещаться на мертвом белом слоне. Даже странно, что Дадзай не позволил сильнее себя захватить этой маргинальной эстетике пограничности. Так или иначе, это прекрасный рассказ, показывающий, что религиозный опыт может быть не только величественным, но и прозаическим.
Глядя на героев Дадзая, хочется сказать им слова поддержки, но не получается. Они некрасивы, поступают эгоистично, желают самоубийства. Они не видят в жизни смысла, поэтому пьют и путаются с женщинами, делая долги. Кому захочется спасать их? Однако глубокое погружение в бездну, кажется, в конце концов дает им парадоксальное ощущение опоры. Вот герой «Дай Гемайнэ» хочет свести счеты с жизнью, и его друг-кумир, такой же бесцельный бездельник-невротик, который тоже не прочь повеситься, говорит: «Мне противна мысль, что кто-то мою смерть сочтет собственной заслугой». Так оба они остаются жить. Может быть, смысл в том и состоит, чтобы просто жить, а думать, писать и читать даже не надо? («Записки слепого»). У этих людей нет сил искать свободу, хотя изредка они могут издать возглас возмущения современностью: «Дайте нам клочок зеленого луга без рекламных щитов!» (Human Lost).
На страницах своих рассказов Дадзай часто разговаривает сам с собой, комментирует свой талант как писателя, никакого таланта вообще не находя. В рассказе «Цветы шутовства» он пишет: «А что если я – всего лишь третьеразрядный писака?.. В любом случае, я слишком увлекся. Задумав писать картинно и бессюжетно, я немедленно впал в самодовольство». Рассказ «Осенняя история» начинается тоже привычным образом, когда Дадзай спрашивает сам себя, о чем бы ему написать? Но эта праздность уже через страницу преодолевается, и автор выходит к фундаментальным вопросам о жизни и смерти. Этот стремительный прыжок из беспечной шутки к точке, когда, кажется, уже можно спрыгнуть с обрыва, – придает творчеству писателя отчаянную серьезность.
Проза Осаму Дадзая эгоистична и беспросветна. Очень редко он высказывается хорошо о людях, например, в рассказе «Ищу человека», герой которого искал девушку. Во время войны эта девушка дала ему еды для голодных детей. Но этот эпизод – единичный. В целом писатель смотрит на Японию и человечество с совершенным пессимизмом. Духа больше нет, тело победило («подлинность тела в его податливом бессилии», рассказ «Кожа и сердце»). Однако Дадзай не занимается бессмысленным нытьем, он, хоть и пребывает во тьме, пытается отыскать свет и оправдание своему существованию. Его проза – это выдающееся откровение о человеке, который, может, и хочет, но не имеет сил быть праведным. Потому что человек – не Бог, и ему свойственны страсти. Через все творчество этого писателя протекает рука глубокой скорби, но его проза нисколько не отталкивает, а наоборот, приоткрывает дверь в глубины человеческой души. «О, если бы вы, господа, могли понять ту близкую к отчаянию скорбь, что срывает без помощи ветра лепестки с ранимых цветов шутовства».
Сергей Сиротин