Портрет сна. Алла Горбунова. Вещи и ущи

Алла Горбунова. Вещи и ущи: рассказы. СПб.: Лимбус-пресс, 2017.

Алла Горбунова – автор нескольких поэтических сборников и в далеком 2005 году даже получила премию «Дебют» в номинации «Поэзия». В 2017 году она выпустила первое произведение в прозе, которое в 2018 году вошло в короткий список премии «НОС». Однако не нужно думать, что перед нами основательный и серьезный толстый роман с продуманными героями, действующими в не менее продуманных условиях. «Вещи и ущи» - это не толстый роман, а небольшой сборник совсем крохотных миниатюр. Они написаны в прозе, но воспринимаются как поэзия. Поэзия быта, поэзия безумия, поэзия поиска чего-то невыразимого. Алла Горбунова отказывается от длинных высказываний. Ее речь – это отдельные возгласы, слагающиеся в пеструю музыку, которая, впрочем, многим покажется какофонией.

«Вещи и ущи» - произведение чрезвычайно экспериментальное. Речь не просто об эксперименте с сюжетом или отдельным образом, это эксперимент с самой материей бытия. Свести эти миниатюры к единому знаменателю вряд ли получится, слишком уж они разноплановые. Горбунова может описывать красоты Карелии, может живописать убогую русскую бытовуху и может неожиданно нарисовать образ рогатого Путина в череде прочих демонических правителей России. То есть диапазон ее творческих исканий простирается от природы до политики. Ничто в ее прозе не постоянно, все течет и все изменчиво. Миниатюры Горбуновой не объединены ни сюжетом, ни едиными героями, ни даже темой. Здесь царит абсолютный сюжетный произвол, но произвол позитивный, потому что все эти микрорассказы слагаются в калейдоскопическую картину – портрет сна. Вообще все в этом сборнике происходит по законам сновидения. Люди могут попадать в будущее и претерпевать превращения. Некто Павел после происшествия «обнаружил себя счастливой чернокожей женщиной из республики Конго, проживающей в 23-м веке, и все вокруг уверяли, что всегда так оно и было». Другой – недавний диссертант – произнес нелепую «клятву медведем» и стал принцем-каннибалом, обитающем на болоте. События здесь сочленяются друг с другом, минуя логику. И каждое событие одновременно является почвой для откровения. Вот «попсовая певичка» Аманда приезжает в Красноярск на гастроли и видит в туалете график уборки, а в нем подпись уборщицы совпадает с ее. Что это? Чудо, мистика, божественный или дьявольский намек? Этого мы не знаем, потому что метафизически проза Горбуновой никуда не ведет. Она заперта во сне и с такой точки зрения - это, безусловно, сюрреализм. Но это русский и очень бытовой сюрреализм, гравитация приземленной российской реальности здесь очень сильна. Герои уходят в сон, но сохраняют привязанность к земному миру. Это реальность, как пишет автор, «хрени». Вроде все как обычно, но кругом странности. Все не совсем такое, каким должно быть.

Горбунову интересует бытие, а точнее бред бытия. Бред и бытие у нее связаны непосредственно: «Как зловонное болото производит миазмы, как море порождает волны, которые с приливом бьются о берег, так бытие порождает бред…» Может быть, к этой прозе тогда и не стоит относиться как к некой точке зрения, которую хочет донести автор. Может быть, он вообще ничего не хочет донести и классическая фраза из школьных сочинений «автор хотел сказать, что» здесь не уместна. «Вещи и ущи» - это не точка зрения. Это действительно точка, но другая – для созерцания. На такую прозу можно медитировать, ее можно медленно, по каплям, впускать в сознание и потом наблюдать за тем, как она производит в нем маленькие потрясения. Мир для одного из героев сборника – «это не сон божества, а прозрачная ажурная любовная мука на плотной основе похоти и смерти, самопроизвольно рождающийся бред без творца и лекаря, сумасброженная сыворотка безумия». Является ли бред хорошей темой для медитации? Бред Горбуновой однозначно является. Это художественно облагороженный бред, он мигает галлюцинаторными фонариками, он подвижен и невязок, он порождает миллион маленьких смыслов, которые тут же испаряются, он ярок и легок. Даже серьезные жизненные конфликты, которые, казалось бы, иногда мелькают в этой прозе, как-то истончаются на фоне стихии безумия и непостоянства, которая в действительности и направляет руку писательницы.

Некоторые бредовые идеи хочется вывести из юрисдикции сумасшествия, слишком уж они кажутся серьезными и тотальными. Например, в одной миниатюре Горбунова пишет, что каждый житель России, включая Путина, заключил договор с дьяволом. Но сниженная лексика, смешение стилей и проникновение элементов массовой культуры как-то понижают осмысленность всего действия. Вот как один из жителей России обращается в письме к Путину: «Уж как вы наш дражайший батюшка, бэтмен, трансформер и человек-паук Путин Крымнаш к России присоединили…» Конечно, здесь силы сатиры побеждают силы бреда. Такая непоследовательность и сниженность могут быть при желании поставлены автору в вину, ведь это уже не высокий сюрреализм, а дешевый постмодернизм. Но такова логика автора – в ее бреду все смешиваются со всем, низкое с высоким, популярное с элитарным. Позже в письме к Путину персонаж напишет, что президент обладает властью «высочайшего человека ницшеанского будды и заратустры». То есть для него трансформер и заратустра – одинаковые по значимости воплощения величия. А какое-нибудь болото Горбунова позже неблагородно сравнит с «бомжеванием леса».

Ущи, вынесенные в заголовок, - это вещи, сделанные из ума. Как обычные вещи сделаны из материи, так ущи сделаны из ума и воображения. Вещи и ущи сосуществуют, и рассказчик сообщает, что мало кто видел чистые ущи, полностью свободные от вещей. Впрочем, она-то как раз и видела, поэтому, очевидно, и рассказывает о них. Тогда весь бред, вся «сыворотка безумия» и все «водопады сгорающих миров» получают объяснение. Они не материальны, а сделаны из воображения. Судить их по законам реального мира нельзя. Проза Горбуновой – это творчество без оглядки на возможные утилитарные смыслы, которые ему при желании можно придать. В каком-то смысле это искусство для искусства. Оно не вполне про быт, не вполне про Россию и не вполне про природу. Оно о механике призрачного мира, который кому-то покажется горним, а кому-то адским. Оно обретается где-то по ту сторону физического мира, впрочем, в силу все тех же досадных сниженности и масскультурных вставок не теряющее с ним связи окончательно. Ее творчество нельзя привязать ни к какой осмысленности. Ведет ли оно к прозрению или откровению? Нет. Предостерегает? Тоже нет. Может быть, тогда оно учит смирению или, наоборот, духовной воинственности? Снова нет. Это сундук с сокровищами, которые нельзя взять в руки. Можно только посмотреть, восхититься или в страхе прикрыть глаза от слишком яркого света. Не то чтобы тексты Горбуновой были так уж гениальны с их примитивной постмодернистской игрой, не самым высоким метафизическим накалом и простенькими сюжетами-зарисовками, но это не частый пример прозы, существующей для себя самой.

Закончить можно вот такой цитатой из сборника, на мой взгляд, это квинтэссенция (впрочем, их по тексту рассыпано много): «В этой странной смеси кошмара и рая сейчас ты наполовину – еще в саду, где все становится большим, там, где раскинулись леса из крапивы, доступ куда знает, быть может, старый ботаник, человек с лупой, чудак, возвращающий нас в детство. Ты вырастешь таким, как твои родители, а если станешь другим – на твоей полочке, быть может, поселятся антидепрессанты, ты будешь искать снова доступа в сад, маленький сад, в котором все такое, боже мой, огромное!»

Сергей Сиротин