noblit.ruКэнзабуро Оэ впервые получил известность после того, как, еще будучи студентом, выиграл престижную литературную премию. Международная известность пришла, когда на рубеже
Во многих книгах Оэ отражается его озабоченность ядерным вооружением, а также приверженность ценностям мира, окружающей среды и социальной справедливости. Посредством исключительной эрудиции и ума он обращается к этим темам, находя для них мрачное художественное выражение. Знания Оэ редки для писателя. Первоначально он специализировался по Сартру, собираясь стать ученым и получить в Токийском университете докторскую степень по французской литературе.
«Футбол 1860 года» многими до сих пор считается наиболее значительным романом Оэ. Описывающий двух братьев, чьи жизни и слабости повторяют таковые их предков, этот роман подвергает изложение событий тщательному и безжалостному исследованию, с одновременным взглядом на опасные тенденции в жизни современной Японии и размышлениями об их исторических предпосылках.
С начала карьеры Оэ вызывал ярость у японских консерваторов. Одна из ранних новелл, «Семнадцатилетний», подвергнутая резкой критике, вызвала телефонные угрозы в его адрес. В его окна бросали камнями, а отказ принять Императорский орден культуры после объявления о присуждении Нобелевской премии спровоцировал новые атаки. День и ночь перед его домом останавливались фургоны и из громкоговорителей доносились оскорбления, а по всему Токио ходили плакаты, где его обвиняли в предательстве. Он выступал в защиту угнетенных меньшинств — в особенности корейцев — и неустанно стремился к полной интеграции умственно неполноценных людей. Многие люди в Японии говорили мне, что семья Оэ в первую очередь ответственна за те огромные позитивные изменения, что в последние годы произошли в отношении японцев к неполноценным людям.
Дело в том, что «Личный опыт» автобиографичен: первый ребенок Оэ, Хикари, родился с черепно-мозговой грыжей. Без хирургического вмешательства такая болезнь смертельна, однако операция влечет риск серьезного и постоянного ухудшения. Мозг Хикари был необратимо поврежден в ходе операции, необходимой для спасения его жизни. Несмотря на это и на свой аутизм, Хикари стал самым успешным современным классическим композитором Японии. Продажи его первых двух дисков обошли продажи книг его отца, в которых часто используются персонажи, схожие если не по достижениям, то по нарушению здоровья с Хикари. Также Хикари иногда появляется в документальной книге Оэ «Проснись, новый человек!» (2002), которая наполовину основана на фактах и наполовину вымышлена. Будучи в Токио на концертах и лекциях, посвященных выходу диска с новыми композициями Хикари, я взял у Оэ интервью в сорок второй день рождения его сына. —Линдслей Кэмерон.
— Вы чуть ли не с самого начала писательской карьеры были связаны с Хиросимой. Можете что-нибудь сказать о том, что Хиросима значила для вас как писателя?
— Мой опыт с Хиросимой очень сильно окрашен случившимся с моим сыном Хикари. Он родился с поврежденным мозгом, сорок два года назад. Мне тогда было двадцать восемь [1], и я уже был писателем, но не был сильно озабочен событиями вокруг Хиросимы. Я поехал туда вскоре после рождения сына — а это было 13 июня 1963 года. В то время я был очень подавлен. Около месяца я ходил в госпиталь, где лежал сын. Я делал все, что мог, и то же делали врачи, но мы не могли себе представить, как может выжить этот ребенок. В то время в Хиросиме проходила крупная конференция и меня попросили написать о ней как журналиста. Весь июнь и июль я мучительно переживал за Хикари и хотел убежать из Токио и этого госпиталя. И принял предложение побывать и написать о конференции от серьезного левого журнала.
В Хиросиме я пробыл с 15 июля до годовщины бомбардировки 6 августа, работал там около трех недель. Конференция началась, кажется, 4 августа и длилась до 6. В предшествующие дни я узнавал, каково состояние выживших во время бомбардировки, а также следил за движениями сторонников левых — между их группами происходили небольшие стычки. Потом я присутствовал на конференции. Там было много сложностей. Причины тому были не такими простыми, какими они могут казаться сегодня. В то время одни группировки левых находились под сильным влиянием Китая, а другие — под влиянием СССР. Последние хотели верить, что ядерное вооружение Советского Союза не было так или иначе запятнано и было оружием справедливости. Маоисты же нападали одновременно на Советскую Россию и США, заявляя, что любое ядерное вооружение угрожает миру и поэтому не может быть такой вещи, как «незапятнанное» ядерное оружие. Они были правы на этот счет, но после того, как у Китая появилась бомба, они изменили свою позицию, положив начало новому замешательству. В любом случае, в то время одна группа была за Китай и против ядерного оружия СССР, а другие были за Россию или за США. Их точки зрения были несовместимы, их никак нельзя было примирить, и все эти различные непримиримые группировки собрались в Хиросиме.
Как человек думающий — или как свободный, не связанный ни с какой организацией романист — я чувствовал необходимость предложить иную, независимую точку зрения, не имеющую ничего общего с группировками на конференции. В последний день я не пошел на их встречи и был представлен директору хиросимского госпиталя для выживших после бомбардировки. Я писал об этом в «Хиросимских записках». Можете посмотреть, что я там написал. В общем, я встретил доктора Шигето.(Доктор Фумио Шигето (Fumio Shigeto) был во время бомбардировки директором хиросимского госпиталя Красного Креста. Как рассказывается в книге Оэ, доктор Шигето впоследствии также стал директором госпиталя для выживших после бомбардировки — учреждения для обследования и ухода за ними).Во время бомбардировки он выжил, и, хотя получил ранение, долгое время продолжал делать свою работу, ухаживая за пострадавшими. Он поведал мне обо всем и представил многим и многим больным в госпитале, так что две недели или около того я беседовал с ними, брал интервью, и потом в конце лета опубликовал большой репортаж. Я писал с позиции хибакуша (hibakusha — выжившие), говоря о значении их опыта и необходимости новой философии после войны. С тех пор я писал в таком ключе, и началось это тем летом. Так что вот уже более сорока лет я продолжал работать ради них, продолжал писать о них. Я хотел донести их точку зрения, находясь на их стороне в творчестве и размышлениях. Я опубликовал «Хиросимские записки» и позже сделал телевизионные передачи о выживших и их госпитале. Таким образом, моя позиция не является политической, хотя иногда я чувствовал себя способным сотрудничать с большими политическими организациями в Хиросиме. Я имею в виду профессиональных активистов от политических партий или рабочих объединений. С ними я иногда мог наладить всесторонние и реальные контакты между многими партиями, даже сегодня я уверен, что до сих пор находятся новые возможности взглянуть на опыт Хиросимы. Такова моя история с Хиросимой.
И это действительно история. В своих поисках и путанице с различными движениями я понял, что было необходимо начать снова и сохранить это «начинание снова», начать с нуля в Хиросиме, сталкиваясь с худшим из возможного, и после этого создать новый способ жить. Я говорю и о Хиросиме, и о тех, кто выжил, и о своей потребности найти способ жить с сыном, тоже начав с ним с нуля. В то время его состояние было катастрофически ужасным, не было и намека на причину, по которой можно было на что-то надеяться. Однако мы последовали советам докторов и делали то, что могли. По сути, прошло три или четыре года, прежде чем мой сын начал жить — как сильно неполноценное, но все же человеческое существо. Потом он начал слушать музыку, и с тех пор я и он росли вместе. Сегодня ему исполнилось сорок два года, и последние несколько десятилетий он продолжал писать музыку, в то время как я продолжал заниматься литературой, вплоть до сегодняшнего дня оставаясь озабоченным проблемами, связанными с Хиросимой.
— Недавно вы работали над тем, чтобы сохранить девятую статью в конституции Японии. Расскажите, пожалуйста, об этом.
— После войны в Японии появилась новая конституция. Однако наше правительство, наша бюрократия и особенно в последние два-три года успешные бизнесмены из частного сектора стали открыто возражать против так называемой мирной конституции, утверждая, что она должна быть изменена. Фактически, сегодня японские консерваторы всегда выступают за отмену мирной конституции и за то, чтобы мы вернулись к футцу-но (обычному или нормальному) правительству.
(Здесь интервью снова прервалось, пока Оэ уточнял перевод «футцу-но» с помощью сначала электронного словаря, потом старого в переплете. Ни «обычный», ни «нормальный» его не удовлетворили в этом контексте, однако он согласился, что можно поместить их вместе).
В общем, год или два спустя в Японии была создана новая конституция. Мы приняли ее и жили по ней. Мне в то время было всего двенадцать лет, но на меня оказало воздействие движение, призывавшее учить население духу новой конституции. Даже в таком юном возрасте я нашел его действительно замечательным, особенно в двух аспектах. Во-первых, там была вводная часть, где было написано, что мы должны создать новую страну и дать ясно понять Азии и всем остальным нациям на планете о своем решении компенсировать последствия наших действий во время войны и о том, что мы должны изменить себя и создать в Японии новое сознание. Это сознание должно будет повлечь за собой отмену всех вооружений. Мы не будем иметь оружие и не будем прибегать к войне как средству решения сложных международных проблем. Очень просто — нет войны, нет вооружений. Такова была идея девятой статьи нашей конституции, и дух, скрывавшийся за ней, выражался в стиле вводной части, особенно тронувшей меня. Также я был тронут тем, что было написано о «фундаментальной роли образования». Эта часть была короткой, ясно и просто написанной. Даже будучи двенадцатилетним ребенком, я мог понять ее. Когда я был ребенком, я постоянно читал — много, очень много книг — но тогда я не интересовался художественной литературой. Я всегда читал книги по математике, физике, химии или истории. Я не был сильно привязан к литературе, разве что мать дала мне «Чудесное приключение Нильса с дикими гусями» Сельмы Лагерлеф, ставшее важным опытом для меня. Она также попросила кого-то прислать мне японский перевод «Приключений Гекльберри Финна» — это была наиболее важная книга моего юношества. Я продолжал читать и перечитывать ее и обнаружил, что знаю наизусть почти треть и могу пересказать ее по памяти, не имея текста перед глазами. Так что в школе учителя всегда просили меня декламировать отрывки из этой книги перед другими учениками. Через несколько лет я проходил испытание, проделывая такое перед всеми классами школы.
— И все это время вы по-прежнему читали ее в японском переводе?
— Да. Но потом, когда мне исполнилось шестнадцать, я сменил среднюю школу и уехал в Мацуяму, большой провинциальный город, который был столицей префектуры. Там была библиотека американской армии. Знаете, сразу после войны, особенно в первые пять или десять лет, США принесли в Японию наилучшую американскую демократию.
— В непосредственно послевоенный период?
— В первую половину оккупационного периода. Там были левые демократы из США, прибывшие в Японию, например, полковник Чарльз Кэйдс (Charles Kades). Он был главой редакционной комиссии и ранее работал с Рузвельтом. Были радикальные демократы, влиявшие на оккупационные войска, так что это был реальный наплыв лучшей американской демократии. Когда я был студентом и после того, как я стал писателем, я всегда был против американской политики в Японии и особенно против их базы в Окинаве. Но в то же время я верил в американскую демократию. Это была моя вера. Я всегда критиковал левых, но сохранял идеал американской демократии, на который влиял французский гуманизм, и, думаю, такое соединение могло быть использовано для создания нового сознания. Эту веру я принял для себя. И действительно, основанием этой веры была американская библиотека в Мацуяме, куда школьники могли ходить учиться. Они могли сидеть за столами на хороших стульях, писать на больших досках в идеально чистой комнате. И любой мог. Работавшие там американские чиновники не притесняли нас, мы были полностью свободны. Поэтому умные ребята в Мацуяме ходили туда читать. Я впервые видел библиотеку, где книги можно было брать прямо с полок.
Я нашел там «Приключения Гекльберри Финна» и, поскольку я очень внимательно читал эту книгу в переводе, я помнил ее и мог понять смысл оригинала, когда нашел его. Я обнаружил несколько особо ценных книг, первые издания с важными иллюстрациями, цветные литографии и гравюры, сделанные Жуаном Миро (Joan Miro) и Жаном Дюбуффе (Jean Dubuffet) и некоторыми другими французскими художниками. Это были восхитительные маленькие оттиски, и однажды, когда я ехал в трамвае в Мацуяму, я слышал разговор людей, которые собирались в американскую библиотеку, чтобы украсть эти ценные книги. Они планировали продать их в Токио или Осаке. Эти люди работали торговцами подержанных книг в Мацуяме.
Я отправился в библиотеку, нашел место, где были выставлены эти книги, и переложил их так, чтобы их трудно было найти. Затем я договорился в встрече с заведующим и предупредил его, что готовится кража. Японец, работавший там, спросил меня, зачем я хочу спасти их? Я объяснил ему, что именно делало их ценными — подписи художников и так далее — и для библиотекаря это оказалось новостью. Так он узнал, что в библиотеке есть ценные книги. Штаты были великодушны, посылая нам редкие и ценные вещи вроде этих специальных изданий. Так что благодаря моим действиям три или четыре из этих хороших книг удалось сохранить в библиотеке. Даже сегодня в Мацуяме существует коллекция книг из американской библиотеки и, если вы сходите туда, вы сможете увидеть книги, которые спас Кэнзабуро Оэ, когда был учащимся в средней школе.
Мои «Приключения Гекльберри Финна» были изданы в двух томах, с цветными иллюстрациями и на хорошей бумаге. Книга тоже пахла краской, бумага буквально благоухала. Вначале я обычно выписывал значения некоторых слов после того, как смотрел их в словаре, но после одного или двух месяцев чтения в таком ключе, тот библиотекарь, которому я рассказал о плане похищения, позволил мне брать книги домой, на неделю за один раз. Я возвращал их на выходных. Затем, годы спустя, я пришел в Мацуяму, нашел эту книгу со своими пометками в ней и написал об этом в городской газете. И уже другой торговец редкими книгами попытался украсть ее. Но потом я сообщил об этом в газете, и он вернул ее.
У меня было чувство стиля даже когда я был очень молод — это была одна из моих особенностей. Мне казалась хорошей вводная часть конституции. Она была хороша написана и выражала скорбь. Японцы были убиты горем, и это горе отражалось и во вводной части, и в главе о «фундаментальной роли образования». Так что я подумал, что могу верить и в такую конституцию, и в такое произведение, и в писателя, написавшего эту печальную, искреннюю, честную прозу. По этой причине я хотел сохранить — и продолжать ценить — эти два закона. Тогда я был учащимся средней школы, пятьдесят лет прошло с того времени, и конституция, которая была новой тогда, сегодня переживает кризис. Поэтому я и некоторые из моих друзей собрались вместе, чтобы определить, что мы можем сделать для целей, обозначенных в этой конституции, и особенно для «фундаментальной роли образования».
Один из этих друзей — Суичи Като (Shuichi Kato), критик. Он один из лучших интеллектуалов Японии.
— Он ученый?
— Он специализируется по современной японской мысли. Преподавал в Японии, Германии, Канаде, Франции, есть хорошие переводы его работ на французском и немецком. Еще в нашей группе состоит философ Шунсуке Цуруми (Shunsuke Tsurumi). Он получил образование в США и уехал, когда ему было 20 лет. Он был интернирован сразу после начала войны.
— Интернирован в один из тюремных лагерей для японцев-американцев?
— Он ждал репатриации в Японию. После начала войны был только один порт, через который японские учащиеся и студенты могли вернуться. Цуруми был двадцать один год. За неделю до того, как его отправили в Японию, он, ожидая корабля, прочитал в газете, что Гарвард присудил ему степень. После этого он не возвращался в США в течение шестидесяти лет. Но он был важным ученым, принесшим американский прагматизм в Японию.
— Вы имеете в виду прагматизм в строгом смысле как философию Уильяма Джеймса?
— Да. Лучший дух прагматизма был принесен в Японию Цуруми с целью найти японский путь демократии. Его усилия были важны, он был убежденным членом движения против войны по Вьетнаме в Японии. Он член и нашей группы. Также в ней состоит Хисаши Инуэ (Hisashi Inoue), очень хороший драматург и романист, и (с усмешкой) очень хороший романист Кэнзабуро Оэ. Мы создали группу из девяти человек для поддержания девятой статьи нашей конституции. Я всегда говорю о причинах, по которым так хорош стиль вводной части и «фундаментальной роли образования». В конце войны у нас было сильное желание создать новую Японию. У нас были жесткие взгляды на наши зверства в Азии и были сильные переживания, связанные с погибшими в войне японцами. Наша скорбь о войне была совершенно искренна, мы отталкивались от этого горя, и, думаю, должны хранить его. В этом существенная подоплека наших отношений с Китаем и Кореей. Когда мы начали возобновлять хорошие отношения с этими странами, наш премьер-министр, Коидзуми, решил почтить память погибших солдат и посетил храм Ясукуни. Поскольку там хранятся останки людей, совершивших тяжелейшие военные преступления, многие люди в Китае и Корее выступили против подобных посещений. Однако Коидзуми сказал — и, думаю, скажет снова — что хочет посетить Ясукуни, чтобы почтить память солдат, и чувствует, что должен сделать это. Когда война начала близиться к концу, у нас было большое горе и большое сожаление. Мы должны вернуть это первоначальное ощущение горя и сожаления и для своих погибших солдат, и для тех, кого мы убили в Азии. Если мы сможем вернуться к этой начальной точке, к острому ощущению горя, выраженному в конституции, мы сможем сделать искреннюю попытку помириться с азиатскими народами. Коидзуми и консервативные политики, чиновники и глава Keidanren («Федерация экономических организаций» Японии, лига бизнес-элиты) утверждают, что должны изменить конституцию. Они хотят убрать выражение глубокого горя, ставшего итогом войны. Здесь есть серьезное противоречие. Посещение Ясукуни, упразднение конституции и новое будущее в отношениях с Китаем и Кореей невозможны. Недавно я был в Корее с лекциями о смысле конституции для студентов и широкой аудитории. Я хочу быть известным как человек, поддерживающий девятую статью и предпринимающий попытки возобновить отношения с азиатскими странами.
— Когда возникло ваше движение в поддержку девятой статьи?
— Оно возникло в июне прошлого года.
— И чем оно занималось с тех пор?
— В прошлом году мы организовали десять конференций. Мы ездили по стране, давая лекции и поддерживая обсуждение. Все эти мероприятия доступны публике. Обычно три человека от нашей группы отправляются на каждую конференцию и выступают там.
(В этот момент раздался телефонный звонок. Играла мелодия Бетховена. Ответил Хикари, но звонили Кэнзабуро. Наблюдая, как сын возится с дисками, Кэнзабуро сказал, что Хикари постоянно перекладывает их. Как если бы посредством перестановки вещей вроде партитур и звукозаписей он создавал внешнее выражение некоего внутреннего порядка или структуры).
Извините за заминку. Сейчас у меня разногласия с моим редактором касательно (Жан-Мари Гюстава) Леклезио. Это значительный французский романист, даже его первая книга была значительна. Его отец был англичанином, мать француженкой, он родился к Эксан-Провансе [2]. У него была репутация сложного писателя. Когда я был молод — а он на пять лет моложе меня — он был символом французскости или европоцентризма. Я только что встречался с ним на конференции в Корее.
— Расскажите о его книгах.
— Например, «Протокол». Знаете, что это означает? Если я иду в полицейский участок рассказать о чем-то, там записывают все, что я говорю.(Здесь Оэ вытащил словарь, но он ничего не добавил к его объяснению).
— «Полицейский протокол»?
— Да. Также, кажется, в
После он вернулся во Францию, в Эксан-Прованс, и получил там образование, сделавшее его несколько маргинальным. Затем он заинтересовался Южной и Центральной Америкой, особенно индейскими культурами. Также он исследовал культуры южнотихоокеанского региона, традиции этих народов. На конференции в Корее он говорил о такого рода вещах и связывал себя с азиатскими литераторами, особенно корейскими. Это была совершенно новая идея, которая произвела огромное впечатление на меня. Я написал о нем, но мой редактор в Асахи, последние пятьдесят лет являющийся поклонником Леклезио, не согласен с тем, что я написал.
— И чем все кончилось? Вы отказались менять написанное?
— Да, и редактор принял это. Я сообщал о дискуссии по поводу национализма в Южной Корее и конфликте между Кореей и Японией. Сейчас в особенности это не только проблема отношений с Кореей, но также и с Китаем — посещение Ясукуни и еще наши учебники истории. Моя группа работала над препятствованием обучению по националистическим учебникам. Для большинства из нас эта битва началась четыре года назад, когда японское правительство согласилось с возможностью переписать учебные тексты по истории. Те, что используются сейчас, сильно шокировали Китай и Корею, поскольку в них не признавалась неправильной японская агрессия и жестокость в Азии. Моя группа работала над пересмотром этих текстов, и я верил в то, что можно победить. В итоге в Японии остались, по сути, только две школы, где пользуются неисправленными учебниками. Первая — в Токио, городе мэра Ишихара (Ishihara). (Ишихара, как хорошо известно, консервативен). Видите ли, в Токио у мэра есть возможность подбирать учебники для специальных образовательных учреждений, предназначенных для умственно отсталых — вроде школы, куда ходил мой сын. Фактически, у мэра была эта возможность и когда он там учился. Обычно существует комитет учителей и специалистов-педагогов, а также городской комитет по образованию, который одобряет или отвергает учебники для обычных школ. Однако эта практика была отменена в случае специальных школ. Поэтому по правым, консервативным учебникам учились здесь и еще в одном месте, префектуре Эхимэ, где у мэра также была возможность обойти обычную практику.
В Токио я живу, в префектуре Эхимэ я родился, так что весьма иронично, что только в этих местах Японии используются такие учебники. Я написал очерк, в котором обвинил в этом Ишихара, и поначалу только двадцать или тридцать его экземпляров было продано, но только поначалу. Потом кампания набрала ход, и в итоге, когда пришло время переработать учебник — а они перерабатываются каждые три или четыре года — новый вариант был принят к рассмотрению. Действительно ли примут именно его, будет неясно до следующего года. В любом случае, Корея и Китай осмотрительны и настороженно следят за тем, будут ли приемлемы новые поправки.
Есть еще проблема с храмом Ясукуни, а еще с островом, который японцы называют Такешима, а корейцы Докдо. Японцы говорят, что это их остров, корейцы — что их. Всего сто лет назад, в 1905 году, когда, безусловно, было военное время и Япония еще не была демократической страной, было решено, что этот маленький остров принадлежит Японии, однако сейчас корейцы считают его своим и называют Докдо.
— Насколько большой этот остров?
— Очень маленький.
— Он населенный?
— Нет, там никого нет. Но он важен для рыбного промысла. Если этот маленький остров принадлежит Японии, то море вокруг является японской территорией. Та же проблема с Сэнкаку, на который захотел притязать Китай. Китайцы бурят в Сэнкаку нефтяные скважины, и Ишихара заявляет, что он часть Токио и мы должны послать для его защиты морские силы самообороны.
Вот такого рода вещи происходят сейчас. Так что, когда я был в Корее, я говорил об этих событиях в точности то же, что я говорю в Японии, не меняя ни доводов, ни манеры высказывания, ни даже интонации в голосе. Я хочу сказать корейцам то же самое, а затем послушать их ответ. Я говорил о национализме, о том, что национализм не решает ни одной из важных сегодня проблем. Мы не должны допустить, чтобы он повредил свободному перемещению людей между Кореей, Японией и Китаем. Никто из слушавших не бросал в меня помидоры, никто даже не возражал, ни в университете, ни в большом книжном магазине, куда я приходил читать лекции и подписывать книги. Я много работал и думаю, что сделал что-то хорошее. Я получил много одобрительных писем из университета и от организаторов конференции.
Я прочитал четыре лекции и полностью истощился. Немного спустя после возвращения, я поехал с речью в префектуру Акита, и я так устал, что у меня случился приступ мигрени. Люди были потрясены моим состоянием. Как бы то ни было, я написал статью для завтрашней газеты, где критикую позицию Коидзуми. Я уверен, что в течение следующих двух недель и до годовщины поражения Японии 15 августа, Коидзуми пойдет в храм Ясукуни. Раз в месяц и каждый месяц я писал для Асахи заметки на полстраницы, продолжая критиковать неонационализм японского правительства. Однако ему все равно. И все же это моя последняя возможность до 15 августа сказать нет посещению Коидзуми храма Ясукуни.
— Что именно вы стараетесь предотвратить? Каков худший вариант развития событий, против чего вы боретесь? Чего добиваются консерваторы? И если правые продвинут свою точку зрения и девятая статья будет отменена, как это отразится на других странах?
— Наши политики, особенно глава государства, стремятся к перевооружению. Но, честно говоря, Япония уже перевооружена. У нас сильная армия, даже флот, и есть большие силы военной авиации. В этом трудность ситуации. Япония обладает большой военной мощью, но наши вооруженные силы и наше правительство находятся под контролем Штатов. Армия следует их политике, поэтому если мир поддерживается армией США — или могуществом их вооружений — японцы вынуждены следовать их политике, а поддержка американских военных сил нашими рассматривается как способ поддержания мира между странами.
— Кто в это верит? Консерваторы?
— Когда сегодня газеты проводят опросы, больше 50% согласны с тем, что девятую статью нужно убрать из конституции. Таково общее мнение в Японии: раз мы фактически перевооружены, а конституция говорит обратное, то подобное противоречие пагубно. Мы не можем должным образом воспитывать молодое поколение. Они не могут быть честными в душе из-за mensonge (нечестности) и mauvais foi (дурной веры, самообмана) в конституции. Мы говорим, что остаемся с прописанным в конституции, но возникает большой зазор между реальностью и конституционной моделью, и нравственная основа японского народа будет подорвана этим противоречием. Так говорят консерваторы, чтобы создать задел для аннулирования девятой статьи. Наша точка зрения — моей группы и моя — следующая: да, мы признаем, я лично признаю, что, говоря реалистически, мы перевооружены и, по сути, сотрудничаем с США, находясь под их ядерным зонтом. Но я пишу и работаю для поддержания конституции, и работаю для выживших в Хиросиме, добиваясь отмены ядерных вооружений. Хотя я не могу отрицать нашу коренную слабость и должен признать, что мы находимся под ядерным зонтом США. Восемьдесят или девяносто процентов японцев убеждены, что без ядерного зонта будет невозможно поддержать мир в Японии, поэтому, когда я говорю, что, думая о нашем ядерном перевооружении, должен помнить о страданиях жертв в Хиросиме, в действительности я сам лично нахожусь под властью ядерного вооружения США. Я всегда постоянно писал о ситуации с американской базой в Окинаве, о том факте, что даже сегодня там существует большая база американской армии, имеющая ядерное оружие, и что каждый месяц большой военный корабль с ядерным оружием на борту прибывает через нее в Японию. Вот где слабость моих рассуждений, эта уверенность, что ядерное оружие американцев защитит нас. Я знаю, что предстоит пройти долгий путь, чтобы освободиться от этого, но я не отступлю в своей борьбе. Я вдохновлен стойкостью движения против ядерного оружия. В то же время Франция возобновила исследования в этой области. Я опубликовал жесткие критические размышления на этот счет, но это ничего не поменяло. Подобное противостояние не сможет много изменить в ближайшем будущем, но я надеюсь, что в длительной перспективе, может, к 2030 году, крупнейшие державы мира могут изменить политику в отношении ядерного оружия. На сегодняшний день, когда Корея собирается войти в число стран, обладающих ядерным оружием, ситуация неуклонно ухудшается.
— Отражается ли тревога по поводу этих событий в тех художественных произведениях, которые вы пишете сейчас?
— Своей следующей книгой я закончу трилогию, начатую «Подменышем». Я пишу о старом писателе, который почти утратил надежду всей жизни на упразднение ядерного оружия. Я нахожусь в критической ситуации с ядерным оружием и долгое время находился в ней. Много лет я наделся, что могущество ООН возрастет, и она будет противостоять непомерной силе США. Я хотел увидеть и поверить в новую систему, способную через посредство ООН найти новые возможности для поддержания мира. Я всю жизнь мечтал об этом, но реализовать это оказалось не так просто, и ситуация стремительно становится все хуже и хуже. Это мое видение международной политики, и прошедшие тридцать лет были в моей жизни наиболее угнетающими. Однако, пребывая в таком плохом положении, я открыто высказываю свое мнение в Японии, желая продемонстрировать нечто реальное в движениях за мир и отмену ядерного оружия. Особенно я хочу этой реальности в Азии, и поэтому говорил в Корее о движении в поддержку девятой статьи. Возможно, у меня есть английский вариант своего выступления там. Хотите взглянуть, если я найду его?
— Да, с удовольствием.
(Оэ вышел в поисках этого выступления, но вернулся с пустыми руками).
— Извините, не смог найти. Видите ли, положение очень плохое с нашим правительством и элитой бизнеса, планирующими изменить конституцию. Мы не экспортировали из Японии оружие в другие страны. Поэтому, если бы, например, Sony создала небольшую, но значимую технологию для производства оружия, особенно что-нибудь связанное с IT, то мы не могли бы экспортировать ее. По конституции мы не экспортировали ни оружие, ни связанные с ним технологии. Мы не могли этого делать. Но в прошлом году, в его начале, Keidanren — а вы знаете, что она могущественна, ее президентом является президент Toyota — просило правительство об изменении закона, запрещающего экспорт оружия и сопутствующих технологий.
— Вы имеете в виду, об изменении конституции?
— Нет, это не в конституции. Это один из законов, введенных нашими министрами для решения второстепенных проблем. Он был введен сорок лет назад при Мики (Такео Мики (Takeo Miki), премьер-министр в
— Вы всегда говорите, что собираетесь бросить писать, однако продолжаете несмотря ни на что.
— Брошу я писать или нет, я буду продолжать движение.
Беседовал Линдслей Кэмерон (Lindsley Cameron)
- В тексте говорится, что тридцать восемь, но это, очевидно, ошибка
- По официальным данным, он родился в Ницце.
Перевел с английского С. В. Сиротин editor@noblit. ru.