Н. Солженицына. «Красное колесо сменилось желтым» [«Новая газета», 15.01.2007]

Собрание сочинений А. И. Солженицына в 30 томах выходит в издательстве «Время». Три тома увидят свет впервые. В одном — авторский дневник эпопеи «Красное Колесо». В другом — книга о современной России «Иное время — иное бремя». В третьем — неопубликованная часть «Литературной коллекции». Вслед за первым томом («Рассказы и Крохотки» 1950–1990-х) были отпечатаны тома 7–8. Это «Август Четырнадцатого» — Узел I «Красного Колеса». Литературная хронология нарушена волей автора: «повествованье в отмеренных сроках» о русской революции выйдет до «Архипелага ГУЛАГ». О «Красном Колесе» рассказывает редактор-составитель собрания сочинений Наталья Дмитриевна Солженицына.

— Александр Исаевич Солженицын считает главной своей книгой не «Архипелаг ГУЛАГ», но «Красное Колесо». Почему?

— «Красное Колесо» — книга, параллельная всей его жизни.18 ноября 1936 года возник замысел: «Я буду писать роман о русской революции». Восемнадцатилетний студент начал с глав о боях в Восточной Пруссии в 1914-м.

В 1944-м именно в Восточную Пруссию — по совпадению! — пришел он сам со своей батареей. Потом был арест. В Бутырской тюрьме, на пересылках, на шарашке, в лагерях Солженицын расспрашивал старших о Семнадцатом годе.

И вот это был его вектор. Он его оседлал, пришпорил и летел на нем. Материал «Архипелага»... его было так много! Он просто заставил выполнить очевидный долг, который наложила на автора его судьба. Но вела Солженицына всю жизнь именно мысль: понять, как происходила катастрофа Семнадцатого? Каков ее механизм? Повторяем ли он? Был это рок или нет? Революция в России не могла не произойти — или могла не произойти?

В 1970-х он записал: «Поразительно, что за 60 лет не написано в художественной литературе о таком великом событии, как Февральская революция, практически ничего... Так много мемуаров (россыпь), исследований — а романа нет. Такова сила заслоненности (позднейшими событиями). Все эти груды от современников лежат и томятся, как будто ждали меня».

Мощная скрупулезность хроники ломает миф о «великой бескровной». «Мартобрь» 1917-го: 11 тысяч самосудов. Кронштадт и Гельсингфорс: число убитых офицеров — половина от числа офицеров, погибших при Цусиме.

Петроград: расправы с городовыми. Директор Путиловского завода утоплен: хорош спину гнуть! Общинники громят хутора отрубников — «столыпинских помещиков».

...До 1922 г. погибнут около 15 миллионов.

— По степени подробности «Красное Колесо» — труд для группы историков.

— Да, автор изучил и задействовал колоссальный материал. Мемуары, письма, дневники. Все, написанное историками в эмиграции. Все главные газеты тех месяцев. Александру Исаевичу посчастливилось застать живыми еще немало участников и свидетелей. После нашей высылки он много встречался с эмигрантами первой волны. Вот Александр Павлович Севрюгин, православный монастырь в Бюсси. В прошлом военный человек, он жил при обители. Замечательно рассказывал о Первой мировой (он был, кажется, подхорунжим) и о Гражданской. Была чудесная встреча с Зинаидой Степановной Мокиевской-Зубок, сестрой милосердия Добровольческой армии. Ее воспоминания позднее вышли во «Всероссийской мемуарной библиотеке».

В разгаре работы А. И. записывает: «В „Архипелаге“ я написал: теперь если придется получить бодрое письмо, то только от бывшего зэка. Ныне, в 1977-м, могу добавить: или от бывшего белогвардейца. Пережившие тьму, унижение и нищету эмиграции, в возрастах по 80 лет, — передают мне в письмах свою твердость, верность России, ясный взгляд на вещи. Cтолько перестрадать и так сохраниться духом! Очень помогают взять эпоху».

Колоссальный материал требует и недюжинного умения с ним обходиться. Ниточек из источников можно натаскать сколько угодно. Важно сразу каждой найти правильное место. А то потом пропадешь. Не найдешь ее никогда.

Картотека Александра Исаевича для «Колеса» — она вся у нас сохранилась. Она занимала ящики и столы большой библиотечной комнаты в Вермонте. Это сотни конвертов с надписями: «Петроградский гарнизон», «Петроградские заводы», «Флот», «Деревня», «Казачество», «Церковь», «Земство», «Кадеты», «Ревдемократы». Или: «Гучков», «Маклаков», «ген. Алексеев», «Троцкий».

И в каждый конверт он при чтении сразу вкладывал выписки по теме.

— В докомпьютерную эру...

— Конечно. Но — при его четком складе ума и математическом образовании. А это помогает в любой профессии. В «Дневнике романа» есть запись: «Для такой работы, как мои Узлы, нужно еще одно качество или страсть — систематика. У писателя ее, как правило, не бывает. А без нее я бы тут пропал давно».

Укорененность этой книги не только в документах. Но и в них. И в ответах на главные вопросы многое менялось по мере добывания и усвоения материала.

«Красное Колесо» — суровая книга. Именно благодаря систематике автора. Солженицын точно расплетает по ниточкам наш любимый плач: «Тяжелей всех судьба казнит Россию». Да за что же?!

...Читаешь о плане второго этапа реформ Столыпина. Увеличить число стипендиатов в университетах в двадцать раз, число средних школ — до 5000, высших — до — 1500. Ввести «ценз профессионализма» в госаппарате — и тем еще облегчить вертикальную мобильность. (Хотя в 1910-х 20% гимназистов уже были «из крестьян».)

Далее в проекте — дороги, заводы, развитие земств и геологии. Какие планы переустройства страны к 1932 году!

...Читаешь далее: из чего сложилась гибель Столыпина? Из того, что генерал N., долго не думая, дал агенту Богрову пропуск в театр. А офицер N. не проверил его в дверях — хотя был обязан. И Богров вошел в Оперу с оружием. А отчего же единственный охранник Столыпина был далеко от него? А...

То же и Февраль 1917-го. Читатель видит, как «гибель империи» сложилась из тысяч поступков. Из лености, тщеславия, страха перед «общественностью» конкретных людей.

Кто из них знал, что делает свой шаг к общей бездне? И что до 1953 г. в ней сгинут 50 миллионов?

...И фертом из табакерки выскакивал на авансцену истории инженер-путеец Бубликов — чтобы разослать телеграмму о событиях в Питере по всей России. После чего брожения запасных полков перешли в разряд мировых событий.

Остановить было уже нельзя. Или можно? На этом перекрестке? На той станции? Самая сильная нота книги: так и мы не знаем, что творим здесь и сейчас. Как много перекрестков, на которых один в поле воин. И его выбор решит дело. Но еще одно выступает из скрупулезной хроники. Людей, не захваченных общей лихорадкой, нашлось не так много. Они были: деятельный царский министр Риттих, честный народник Пошехонов, полковник Кутепов, рабочий лидер Козьма Гвоздев. Но соблазненных славой либерального генерала или правом пошабашить «в народе» оказалось больше.

— Книга строгого суда... Даже не над революцией.

— Я бы так не сказала. Эта книга предлагает читающему вынести свой суд. Вероятно, он будет у многих суровым. Но не потому, что так хотел автор. У Солженицына-писателя есть такой принцип: о каждом персонаже он пишет изнутри. Позволяет каждому быть себе адвокатом.

Даже если этот человек автору неприятен, или чужд, или странен, аргументы в пользу его выбора изложены его же мыслями: будь то Керенский, Милюков, Плеханов или Николай II. Так возникает органное звучание этой исторической прозы.

— Но тогда кем же был Ленин? По томам «Октября» и «Марта» кажется: не демон, не демиург. Так, поплавок на волне, пузырь земли. Не причина гибели миллионов и «вывиха оси» России, а следствие слабости, лености, страха сотен иных людей.

— Нет, конечно. В том и беда, что люди различают демона, лишь если он является в мефистофельском плаще. Ленин был человеком огромных возможностей. Отчасти и поплавок на волне, и пузырь земли. Но он нес в себе колоссальный заряд. И держался на этих волнах, где никто, даже сильнейшие, ничего не могли сделать. Не упустил момент, когда гребень волны поднялся и взметнул его, куда он и метил.

Вот это и отличает гения от не-гения. Такая была у него начинка и такая невероятная целеустремленность, что он не упустил этот миг. Шел к нему всю жизнь. Но ведь не мог знать: случится — не случится? Большинство даже высокоодаренных людей отпускают поводья в свой главный миг.

Парвус был ярче. И Троцкий ярче. Ну и что? Да, они лидировали на каких-то отрезках. Но и только. И блистая, и поражая, и увлекая за собой, они тем не менее не прошли всей дистанции. Они просверкнули и проиграли. Ленин не проиграл. Он все перевернул. И мы все еще живем в ленинской России.

Он, конечно, не черно-красный демон. Cкорее... серый. Но мощнейший. И это гораздо страшнее, чем демон-артист.

— «Дневник романа», «Дневник Р-17» будет опубликован впервые. Когда?

— Желание автора и мое желание — как можно быстрее покатить «Колесо». Второй Узел, «Октябрь Шестнадцатого», уже в издательстве. Думаю, тома выйдут в феврале—марте. К осени 2007-го — четыре тома «Марта». Потом «Апрель». И за ним «Дневник Р-17». Полагаю, в 2008 году.

— А какова эта книга?

— Жизненные противостояния Солженицына, публично известные, оставляют впечатление человека стального. Бескомпромиссного. Лишенного сомнений.

Об этом не раз писали. Он кажется таким. На самом же деле все совершенно по-иному! И дневник, сопровождавший двадцать пять лет его работы над «Красным Колесом», это раскрывает. Там много сомнений, даже терзаний. «Дневник Р-17» писал человек страдающий. В каких-то записях автор отчаивается, что, видно, недостанет сил завершить «Колесо». Потому что на хронику нескольких месяцев — Шестнадцатого и Семнадцатого — ушло столько лет труда.

Но дальше, в процессе работы, он убеждается (и мы вместе с ним), что уже с мая 1917-го ничего нельзя было вернуть и затормозить.

Прежде он хотел вести действие до Октября 1917-го, так же детально показывая, как это было. А потом понял, что уже в мае не стало сил, которые это космическое колесо могли остановить. Что случилось — уже показано. И — уже случилось...

— Может быть, десятитомной хронике не хватает краткой и жесткой коды?

— В конце каждого тома «Марта» была такая вот кода — обзорная глава. Написанная «сегодняшним человеком»: Солженицыным, прошедшим Вторую мировую, ГУЛАГ, высылку.

Я-то как раз полагала, что эти главы в корпусе «Колеса» противоречили замыслу: максимально точно реконструировать события, но право суда вручить читателю. Александр Исаевич колебался, наши споры — на страницах «Дневника». В конце концов он соединил эти четыре главы в статью «Размышления над Февральской Революцией».

— «Размышления» есть на сайте www. lib. ru. Там очень сильна тема «Красного Колеса» как книги о вечной розни между властью и «общественностью».

«Это было — как всеобщее (образованное) состояние под гипнозом. ...Накал ненависти между образованным классом и властью делал невозможным никакие конструктивные совместные меры, компромиссы, государственные выходы, а создавал лишь истребительный потенциал уничтожения».

Результаты той розни налицо. Но можно ли нам в 2007-м «признать правительство»?

— Вообще-то правительство неяркое... Но вот что: правительство пора признать участником диалога. Пора с ним спорить, пора его сечь, пора его хвалить, ежели заслужит!

Возможность сказать вслух сейчас есть. Да, ее нужно добиваться. Но мы видим: на волеизъявление групп власти реагируют.

Так было с монетизацией. Так 28 тысяч человек вступились за Щербинского — водителя, при обгоне которого погиб губернатор Евдокимов. Движение обманутых дольщиков, идея референдума в Петербурге о башне «Газпрома» на Охте... Народ точно учит новый язык разговора с властью.

— Или сопротивление СТД и Союза музеев закону «Об автономных объединениях». И добились коррекции — двухлетним крючкотворством согласительных комиссий.

— И заметьте: в этой акции не мог участвовать весь народ. Но группа людей, которая считала это своим кровным делом, нашла возможность влиять на Думу.

Мы так привыкли, что были цари, потом большевики, при которых лучше не вылезать... Сознание людей должно измениться, а меняется страшно медленно. Принцип взаимодействия с властями должен родиться другой. Тот, которого не было в России в Феврале 1917-го: не ломать все с размаху и не сдавать все без звука.

— Есть сцена в «Колесе»: полковник Воротынцев у Шингарева. Октябрь 1916-го. Известный кадет, будущий смертник Шингарев с ужасом и восторгом говорит: читаю о Франции конца XVIII века. О, какое сходство с нами!

Воротынцев отвечает: «Не сами ли мы эти параллели нагоняем? А как бы усилия приложить — распараллелить? Как бы... обминуть?».

Мы любим строить эти параллели. Особый соблазн: пишущие растут над собою на размер предсказанной беды. Она сгущается в разуме читателей: коль уж все пишут! И наступает.

В 1916-м читали о гильотине. Сейчас о сходстве с Германией в канун фашизма. Что вы думаете об этом? «Как бы усилия приложить — распараллелить»?

— Недавние дикие проявления бесконечно удручают. На моем курсе мехмата МГУ учились вьетнамские мальчики; это были ангелы просто... Тихие, старательные, милые. И вот таких же в Петербурге на улице убивают. Я жить не могу от стыда, когда такое происходит. Несомненно, с этим нужно бороться жестче. Кажется, наконец начинают. Но я думаю, что население России не несет в себе корней фашизма. По всему предыдущему опыту: их нет!

Но тем не менее мы видим факты. Значит, надо искать причину. Я думаю, «наша» в том, каким путем пошло избавление от коммунизма в 1990-х. Социальная безнадега целых городков. Или районов в больших городах: к таким городам долго относился и Петербург. В 1996 году мы были там с Александром Исаевичем. Это были слезы! Грязный, плачущий город. Плачущий в прямом смысле: все фасады с темными потеками.

Тогда и появились скинхеды петербургские. Это же ясно: подворотни большого города, где скапливаются подростки. Сегодня обрушилась нужда — и нет работы — и впереди безнадежность. В таком воздухе всегда найдутся гуру, которых пьянит власть.

Разваливалось хозяйство в целых регионах. Негде было работать. И уехать невозможно. И люди во множестве попали в социальную ловушку.

— В 1998-м в книге «Россия в обвале» Александр Исаевич приводил письма к нему об этом. Сейчас пишут о том же?

— Пишут все время: его вообще признают защитником провинции. Да он всегда им и был. Люди пишут о том, что им теперь недоступно. Очень много — о культуре, которая сейчас не доступна нигде, где нет нефти. Особенно учителям, врачам в Средней полосе. Да, стало чуть лучше с зарплатами. Видно по письмам. Но все равно нет денег, чтобы в каникулы приехать в Москву, походить по театрам, по выставкам (как прежде делали учителя). Теперь в каникулы они работают на огороде. Много людей нравственно подорваны этими годами.

— В Англии 1930-х после Великой депрессии жилось так трудно, что рабочие и часть элиты интересовались опытом рейха. Но смогли «обминуть».

— Решение этих проблем — очень тяжелое. Но истоки — не в русском национальном характере.

Агрессия может ожить в любом обществе, была бы среда. Среду мы создали сами крайне неумелым переходом. Те, кто вел страну в 1990-х, забыли, что есть люди, о которых надо заботиться. Более умные из прежних лидеров теперь это признают.

— Вы упомянули: постсоветские годы Александр Исаевич называет «Желтым колесом». Что за этой формулой?

— Мы не видели август 1991 года в Москве. Жаль: это переживалось участниками как великие дни. Но тот подъем был канализирован в ничто. То, что называли демократией в эпоху Ельцина, конечно, было фарсом.

Ложь (иногда по глупости, но чаще сознательная) ломила уши, когда в 1994-м мы вернулись. Хотелось спросить: «Неужели вы сами этого не слышите?». Многие не слышали. Возможно, по инерции 1991 года.

...Желтизна — и в мгновенной смене идеалов, в которых воспитывали детей. Их отменили в одночасье. Стало хорошо быть богатым. Но «Не укради!» стало вслух произнести неприлично. «Не убий» тоже не звучало. Нравственные императивы ушли из речи на годы.

И оказалось: не поддаться, жить своим разумом, остаться верным тому, чем дышал, — в Желтом вихре безопаснее, чем в Красном. Но тоже очень непросто.

Красное Колесо... оно хоть не пряталось. Желтое пришло исподволь, под ложными лозунгами. И тоже убило огромное число людей.

Накат этого нового Колеса мучил Александра Исаевича изначально. Вот его записи:

«Три Великие Смуты сейчас сошлись на моих столах. Смута Семнадцатого века, которую я слежу — по историкам, да как раз-то с поиском уроков; Смута Семнадцатого года, доработанная до дна; и Третья Смута, сегодняшнего дня... и к которой „Колесо“ так и опоздало, опоздало.

Эти 75 лет немилосердно накладывались на нашу страну — все новыми, новыми давящими слоями, отбивая память о прошлом, не давая вздохнуть, опомниться, понять дорогу. И — опять мы на той же самой, Февральской: к хаосу, к раздиру, на клочки.

И демократы наши — как и в 17-м году, получив власть, не знают, как ее вести: и не мужественны, и не профессиональны.

В Семнадцатом веке наш народ в глубинах страны был здоров, сыт и духом стоек. И устоял. В Семнадцатом году — еще сыт и еще здоров телом. А сейчас — все голодны, больны, в отчаянии и в полном непонимании: куда же их завели?».

Это 1991 год.

— Эпопея выходит в новой авторской редакции...

— Изменения касаются главным образом «Марта» и «Апреля». Суть — освобождение от избыточной информации. По преимуществу, в «газетных» главах.

Александр Исаевич ими увлекался. Прислали из Гуверовского архива микрофильмы газет 1917 года, и он провел существенную часть жизни за «одороблом». (Мы называли аппарат для чтения крестьянским словцом: он был большой до нелепости.)

В газетах было столько ярких деталей! Но такой объем трудно воспринять. А у автора не было сил на ужатие: мы уже спешили в Россию. Началась перестройка. И Солженицын с «Апрелем» очень торопился.

Года два назад он провел серьезную редактуру. 5–7% объема автор отсек. К явному облегчению чтения. Но изменений сути, иного взгляда на траекторию Красного Колеса там нет.

— Мы ведь точно боимся этой темы. В 2006-м был опыт в «Живом журнале» — публицист Ольшанский задал вопрос: «С кем бы вы были в 1917-м?».

Дали 1100 ответов. В основном: «С красными: я из малоземельных». «С красными: они построили в дикой стране Магнитку». Часто отвечали: «Я был бы с теми, кто побеждает». Похоже, страна не хочет осмысления и покаяния.

К осуждению коллективизации и 1937-го нас вели выжившие жертвы и их потомки. Жертвы Гражданской и 1920-х гг. потомков в России почти не оставили.

— Это очень спорно. Думаю, что тех, кто сегодня в России осуждает коллективизацию и 1937-й, не больше, чем тех, кто готовы признать правомерность и героизм Белой борьбы. Но важнее иное: когда кровные потомки поднимают голос, это не так ценно, как когда не кровные. Я думаю, покаяние народа за неправедный кусок своей истории не только возможно, но и необходимо. Нет, не в форме храмового действа. Покаяние — в труде осознания прошлого. И в вынесении (на основании уже сегодняшнего опыта) своего личного вердикта.

Нам Бог дал эту землю и язык; наши предки растили, накапливали, окультуривали. Мы спустили все это. Уничтожили друг друга. Как за это не каяться?

Но пока что «победа красных при Рунете» меня не удивляет. Старая пропаганда работала мощно, долго. И прочно внедрена в сознание взрослых соотечественников.

— В книге есть формула: «Младенческий, дополитический народ легко соблазнить». Закон о всеобщем начальном образовании в России принят в 1908-м. Выполнен в 1930-х. «Всеобщее среднее» СССР получил в 1970-х. Наша первая общая картина России ХХ века — из брежневских учебников.

— После нашего возвращения Александру Исаевичу не раз присылали новые учебники истории на экспертизу. Тоже слезы. Не агитационных, служащих факту, достойных уважения учебников по истории России ХХ века пока не видно.

Так что, к сожалению, и подростки знают не больше и не качественнее старших.

Но вот то, что столько людей ответили в Сети на «сугубо исторический вопрос», может быть, означает: бродит тревога самоопределения? Серое пятно хочет быть просвечено.

Помните, у Ахматовой в «Поэме» строки, написанные уже в 1940-х, с новым опытом: «Словно в зеркале страшной ночи / И беснуется, и не хочет / Узнавать себя человек, / А по набережной легендарной / Приближался не календарный — / Настоящий Двадцатый Век».

Если хотите, «Красное Колесо» — зеркало, которое автор подставляет нам.

Вот зеркало. Если вы отважитесь на труд самопознания и будете в силах принять его итоги — не все потеряно.

...Важно даже не присудить, кто был прав. Важно понять: какой стебель из всего произошедшего может вырасти для сегодняшнего дня? Только это и важно!

Кто помнит, что в 1910-х экономика в России росла как на дрожжах? И что при том у нас были самые низкие в Европе налоги: 1%, а не 33%? Хотя страна была та же: огромная, население не больно плотное, а кое-где — совсем редкое. И с дорогами беда.

Но те же дороги: разве мы помним, что трассу Транссиба проложили в 1901–1910-м — в рекордные сроки? Сейчас немцы проектируют скоростную дорогу Кельн—Шанхай. Рассчитывают на те же десять лет. А ведь век прошел.

Но мы только и твердим: все в России было очень плохо. И надо глядеть на Запад.

Конечно, на Запад надо смотреть. И на Китай с его чудом. Смотреть надо всюду. Но поскольку строить все равно придется на нашей земле — надо знать, как хозяйствовали здесь, у нас. И как дальше разрушали.

— Но тогда почему тираж собрания сочинений А. И. Солженицына — 3 тысячи? Книги, выходящие в 140-миллионной стране таким тиражом, существуют перед Богом, но не перед людьми. Не оттого ли мы остались при истинах советских учебников, что их печатали миллионами?

— Я к этому очень спокойно отношусь. Мы же теперь существуем «в условиях рынка». Издательство «Время» назвало этот тираж пробным. Проба явила себя так: 3000 исчезли со складов «Времени» к концу первого дня продаж. Тут же Екатеринбургу был заказан второй тираж, весь обеспеченный заказами оптовиков и магазинов. Сейчас он уже в Москве. Так что издатели будут печатать столько, сколько решит прочесть страна.

Елена Дьякова

15.01.2007