noblit.ruВ 1988 году лауреатом Нобелевской премии стал египтянин Нагиб Махфуз. Впервые самой престижной литературной награды был удостоен писатель, пишущий по-арабски. И хотя в Египте этого ждали (ведь Махфуз давно пользуется репутацией первого арабского романиста и известен в Европе и в Америке), весть была неожиданной. Это радостное для культурной общественности событие было воспринято как признание не только заслуг самого Махфуза, но и значимости вклада современной арабской литературы в мировую культуру XX века. Признание тем более весомое, что до недавнего времени за пределами арабских стран славились лишь литературные памятники арабского средневековья.
За полвека неустанного, подвижнического труда в литературе Мах-фузом создано более сорока книг, в которых отразились искания арабской прозы XX столетия.
Секрет неиссякаемой творческой энергии Нагиба Махфуза — не только в его незаурядном таланте, редкой работоспособности, но и, конечно же, в неколебимой вере в высокую нравственную миссию литературы.
Еще одно важнейшее свойство Махфуза-художника — присущее ему острое чувство времени, своей причастности ко всему, что происходит вокруг. О каких бы отдаленных эпохах ни шла речь в его романах, в них всегда бьется пульс сегодняшней жизни, и это неизменно привлекает к нему читательский интерес. В способности соединять злободневное и вечное залог постоянного обновления его творчества. Несмотря на проходящие годы, на смену писательских поколений, несмотря на изменения эстетических представлений и капризы литературной моды, ветеран Махфуз остается в авангарде арабского литературного движения.
Нагиб Махфуз родился 11 декабря 1911 года в семье мелкого чиновника, в одном из старинных средневековых кварталов Каира Гамалийе. Улицы в Гамалийе так узки, что на них с трудом могут разъехаться две повозки с мулами. Окна двух- и трехэтажных домов забраны деревянными решетками — машрабийями, которые не позволяют заглянуть внутрь домов, но удобны их обитателям, желающим знать, что творится на улице.
В этой части города сосредоточена основная часть городских мечетей, от самых древних, Ибн Тулуна и аль-Азхара, до более поздних (но все равно насчитывающих по нескольку веков), святого Хусейна и мамлюкских султанов Калауна и Баркука. На улице Моски возвышается Гурийя, огромный караван-сарай из серого камня, построенный в конце XV века. И поныне в этих местах остались завии — дома различных суфийских братств.
Торговцы, от самых бедных, торгующих вразнос сластями и фруктами, до владельцев крупных магазинов, антикварных и ювелирных лавок; исполненные достоинства, не выпускающие из рук четок шейхи и нищие калеки; ремесленники, чиновники, хозяева кофеен и парикмахерских, сменивших прежние цирюльни, таково пестрое население этих кварталов, этих переплетающихся, причудливо извивающихся улочек.
Как уже было сказано, отец Нагиба был чиновником, и в нем (как и во многих людях его окружения, ставших свидетелями и участниками египетской буржуазно-националистической революции 1919 года) пылкий патриотизм и радикализм уживались со строгим нравственным консерватизмом. В доме много говорилось о революции и с величайшим почтением о ее лидере Сааде Заглуле. Единственным чтением в семье были газеты и священные книги.
Там же, в родной Гамалийе, Нагиб окончил религиозную школу куттаб и поступил в начальную. Когда ему минуло двенадцать, семья перебралась в другой квартал, Аббасию, в купленный отцом домик. Но любовь к древним улочкам Гамалийи, благодарная память о детских годах навсегда остались в душе писателя.
Именно в Аббасии сложился круг сверстников, с которыми Махфуз был связан многие годы. В Аббасии все было иначе: не было куттабов, зато процветал футбол. Ребята гоняли мяч на площадке, ходили в Национальный клуб на матчи профессионалов. Радовались, что на футбольном поле можно безнаказанно бить англичан. В Аббасии располагались казармы английских оккупационных войск, и это не могло не подогревать патриотических чувств подростков.
Приятели обменивались книгами, в основном полицейскими романами, а по пятницам, когда в школе нет занятий, бегали в кино на детективы и приключенческие фильмы. Как вспоминает Махфуз, он первым в семье стал регулярно ходить в кино. Тогда же, в средней школе, почувствовал тягу к слову. Поначалу просто переписывал в тетрадь детективы, воображая себя сочинителем. Потом попробовал писать стихи, в основном лирические: о настроениях, навеянных религиозными праздниками, о нежных чувствах к сверстнице-соседке.
Толчком «пробуждения сознания», по словам самого Махфуза, было знакомство с творчеством «обновителей» — Таха Хусейна, Аббаса Махмуда аль-Аккада, Саламы Мусы и других писателей из этой плеяды, решительно развернувших египетскую литературу лицом к европейской культуре. «Обновители» привили юноше умение критически смотреть на вещи, научили его самостоятельно мыслить, разбудили в нем желание познать мир во всем его многообразии. Благодаря влиянию «обновителей» Нагиб стал усиленно изучать европейскую литературу, перечитывать по-новому средневековую арабскую классику, главным образом любимейших своих поэтов Абуль Аля аль-Маарри, аль-Мутанабби и Ибн ар-Руми, привлекавших его не только силой художественных образов, но и силой мысли.
После школы Махфуз поступает в Каирский университет, где старательно штудирует курс истории философии, в ту пору почти целиком опирающийся на труды идеалистов, от Платона до Бергсона. Однако, несмотря на усиленные занятия философией, его по-прежнему влечет литература. Быть может, потому, что писателю более доступны тончайшие грани человеческой натуры, Махфуз неустанно пишет, однако из трех романов и десятков рассказов, отосланных в журналы, опубликованы лишь несколько рассказов.
По окончании курса Махфуза оставляют при университете, защита магистерской диссертации обеспечит ему спокойную, безбедную жизнь преподавателя философии. Однако болезненная раздвоенность души мешает ему работать над диссертацией. Он идет на отчаянный шаг: бросает неоконченную диссертацию, рискнув выбрать непрестижную профессию и ненадежный заработок литератора. Приняв такое решение, он вынужден был поступить на службу и многие годы тянуть чиновничью лямку.
Среди египетских писателей Махфуз — один из образованнейших. Избрав писательское поприще, он счел своим долгом систематически изучать историю мировой литературы, ознакомиться с лучшими ее образцами. По свидетельству Махфуза, «без этого чтения не было бы написано то, что написано». Независимый ум, органическая связь с арабской поэтической и повествовательной традицией, сознание своего долга перед национальной культурой не позволили ему впасть в грех подражательства. Главным источником творчества Махфуза была и остается жизнь собственной страны, история Египта со всеми ее спадами и подъемами, кризисами и бурным обновлением.
Меняется жизнь, меняется его писательская манера. Уже раннему Махфузу свойствен был «романный» стиль мышления. Не последнюю роль тут, видимо, сыграло изучение философии, выработавшее у него стремление постичь мир в его целостности, а жизнь человечества в бесконечности его духовного развития. Замыслам Махфуза всегда требовался простор, и ему труднее бывало уложиться в жесткие рамки рассказа с короткой динамичной фабулой.
Эпичность стиля отличает три ранних, еще незрелых романа, сюжеты которых построены на полулегендарных событиях древнеегипетской истории. Они написаны в традиции арабского народного романа, здесь и характерные для этого жанра сюжетные ходы, и образы классической арабской поэзии, и кораническая фразеология. Тем не менее, тематика романов явственно перекликается с острейшими для Египта 30-х годов национальными и политическими проблемами.
В последнем из этой «фараонской» серии романе «Фивы борются» (1944) Махфуз создал романтический образ идеального монарха, фараона Ахмоса, честного, отважного, готового пожертвовать личным счастьем ради освобождения Египта от завоевателей-гиксосов, в которых без труда узнавались колонизаторы-англичане.
Следующим романом «Новый Каир» (1945) открывается так называемый «каирский цикл» из восьми романов, посвященных уже современной жизни Египта, воссоздаваемой во всей полноте реалистических подробностей.
Многие персонажи этого цикла настолько достоверны, настолько точно выписаны, что арабские читатели (к сожалению, ни один из этих романов еще не переведен на русский язык) воспринимают их как живых.
Так, в Гамалийе вам покажут в качестве достопримечательности маленький переулочек аль-Мидакк, где разворачивается действие романа «Переулок аль-Мидакк»; бывшую пекарню, кофейню и даже окно Хамиды, юной героини романа.
Имена многих персонажей Махфуза давно уже стали нарицательными. Это и молодой карьерист Махгуб Аб-ад-Даим из «Нового Каира», живущий по принципу «мораль плюс религия плюс философия плюс наука равняется тьфу!»; добросердечный, пожертвовавший собственной учебой ради благополучия младшего брата Ахмед Акеф («Хан аль-Халили»); грязный оборванец Зита, промышляющий созданием лжекалек, собирающих милостыню у мечетей.
Последние три романа каирского цикла, озаглавленные по названиям гамалийских улиц «Бейн аль-Касрейн», «Каср аш-Шаук» и «Суккарийя», образуют знаменитую «Трилогию», принесшую Махфузу славу первого арабского романиста. В «Трилогии» дается широкая панорама развития египетского общества на протяжении четверти века (с 1917 по 1944 год). На примере жизни трех поколений семьи каирского купца Ахмеда Абд аль-Гавада Махфуз сумел показать всю острогу общественных противоречий и конфликтов, порожденных как историческим отставанием Востока от Запада, так и колониальным положением Египта. Борьбой противоречий, будь то борьба за независимость родины, или вечные споры отцов и детей, или мучительный конфликт между впитанными с молоком матери религиозными воззрениями и современным научным знанием — пронизана вся художественная ткань романа.
Опубликование «Трилогии», поистине энциклопедии египетской жизни, было завершено в 1957 году (т. е. через пять лет после антимонархической революции). А уже в 1959 году в газете «Аль-Ахрам» печатается но частям роман «Предания нашей улицы», открывающий собой новый этап в творчестве Махфуза. Снова меняется манера повествования и структура образов, резко раздвигаются границы времени: от далекого прошлого до непредсказуемого будущего. По сути дела, перед читателем предстает весь Ближний Восток, колыбель трех монотеистических религий, хотя события развиваются в знакомых по прежним произведениям каирских кварталах: на «нашей улице». А герои его, «сыны нашей улицы», не просто обыватели, но боговдохновенные пророки, радеющие о счастье и благополучии всех людей. Предания Ветхого и Нового Заветов, Корана, Сиры (жизнеописания пророка Мухаммада) облечены в форму народных преданий об основателе улицы Габалауи, передаваемых из уст в уста многими поколениями жителей улицы.
«Предания нашей улицы» можно отнести к жанру философского романа-притчи, в котором Махфуз открывает нам свое понимание истории человечества, из века в век добивающегося совершенства мира: это эволюция утопической мечты об утерянном рае. Основатель рода Габалауи (букв. «гора») непререкаемой властностью и суровостью напоминает купца Абд аль-Гавада, но сквозь его человеческий облик просвечивают черты Творца. В его сыновьях Адхаме и Идрисе легко угадываются первочеловек Адам и падший ангел Иблис (согласно Корану он понес кару за то, что не подчинился Адаму, назначенному Аллахом его наместником на земле). Идрис, восставший против воли отца,— одна из множества воплощенных в мировой литературе ипостасей дьявола, духа непокорства и сомнения, подбивающего человека на бунт против Творца.
Для образов Габаля[1] и Рифаа[2] Махфуз использует библейско-евангельскую и кораническую версии жизнеописаний Моисея и Иисуса Христа, признаваемых исламом за пророков, предшественников Мухаммеда. Сохраненная в романе житийная канва облегчает «узнавание» прототипов. Вспомним, что Габаля воспитывает супруга управляющего, которая находит его в дождевой луже (согласно Ветхому Завету Моисей был найден на берегу Нила дочерью фараона). Рассорившись с приемным отцом, Габаль бежит на гору Мукаттам (как Моисей --- в землю Мадиамскую), где встречает у колодца дочь укротителя змей (в Библии дочь первосвященника Мадиамского) и т. п.
- Габаль (букв, «гора») — по ассоциации с горой Хорив в Библии, Синай — в Коране, где Моисею явился Бог.
- Рифаа — производное от суфийской секты рифаийя, проповедовавшей очищение души и практиковавшей обряд «зар» (изгнание «злого духа» из человека).
Нет прототипа у Арафы[1], ибо его имя и образ символизируют научное знание, которое приходит на смену религиозным верованиям. Как видим, в «Преданиях нашей улицы» Махфузом продолжена затронутая в «Трилогии» острая тема сосуществования религиозных догм и научных знаний. Махфуз пытается примирить эти антиподы, представив науку преемницей религии в поисках модели совершенного мироустройства: история возникновения иудаизма, христианства и ислама трактуется как результат деятельности великих личностей, движимых желанием осчастливить человечество.
История изгнания Идриса, а затем и Адхама их отцом Габалауи (т. е. великодушным, но жестоким Творцом) выдает в авторе романа деиста. Он признает божественное начало, но обязательно созидающее, наделяющее свои творения не только душой, но и разумом. Именно разумность, образованность Адхама склоняют отца нарушить право первородства и доверить управление имением ему, а не его старшему брату Идрису. Это изначальное признание разума главным достоинством человека диктует и логику развития романа: позволяет Творцу-Габалауи поставить Арафу на одну ступень со своими потомками, то есть как бы уравнять права науки и религии в процессе мирового развития.
Подарив человеку разум, Творец предоставляет ему самому выбирать свой путь и не откликается ни на какие призывы о помощи. «Послан-ничество» Габаля, Рифаа, Касема изображается в романе как реализация их собственной веры в то, что они «посланы в мир» Всевышним. И все «явления» Габалауи выглядят то ли сном, то ли плодом пылкого воображения героев, т. е. в этом смысле вполне правдоподобны. Разумом, бескорыстием, силой воли «посланники» намного превосходят рядовых людей, но они тоже смертны и после их кончины все совершенные ими для жителей «нашей улицы» благодеяния сходят на нет. Снова одни становятся богачами, другие влачат жалкое существование. Так, Махфуз постепенно подводит нас к чрезвычайно смелой и крамольной по тем временам мысли: религия более не способна влиять на коренные общественные процессы.
Смерть Бога, невольным виновником которой стал Арафа, неизбежно порождает в душе человека мучительные, терзавшие в свое время героев Достоевского вопросы: что нравственно, что безнравственно, где предел дозволенного. Ибо научный прогресс вне социальных отношений и категорий нравственности никого осчастливить не может.
Жители улицы (то есть народ) не сумели сохранить «то, что добыто героями», они еще не умеют бороться за свои права. Но в финале романа все же звучит надежда, что народ проснется, как только просвещенные умы приобщат его к знаниям, и сумеет добиться лучшей жизни. Махфуз верен просветительской концепции. В «Преданиях нашей улицы» подвергается критике и авторитарная
- Арафа — производное от арабского корня «арф» — «знать».
власть. Идеализированный монарх из раннего романа «Фивы борются» не имеет ничего общего с реальными власть предержащими. В том же Египте после революции были запрещены все политические партии, в том числе «Вафд»[1], которой сочувствовал Махфуз.
Этот роман, написанный в переломный момент египетской истории, в условиях острейшей политической борьбы, предопределяет проблематику романов 60-х годов о послереволюционном Египте: «Вор и собаки» (1961), «Перепела и осень», «Путь» (1964), «Нищий» (1965), «Болтовня над Нилом» (1966) и «Мирмар» (1967). Так или иначе они посвящены проблеме выбора жизненного пути, будь то личная жизнь героя или общества в целом.
Нравственный выбор, который предстоит сделать героям, имеет глубинный философский, мировоззренческий подтекст, об этом то и дело напоминает нам символика образов, имен, географических названий.
Многое в романах «Вор и собаки», «Путь», «Перепела и осень», «Болтовня над Нилом» свидетельствует о том, что Махфуз прекрасно знаком с творчеством Достоевского. Действительно, «Преступление и наказание» и «Война и мир» Толстого — первые произведения русской классики, прочитанные Махфузом еще в юности. В 1957 году в Каире вышло собрание сочинений Достоевского в переводе известного сирийского литератора и дипломата Сами ад-Друби. Нравственные искания русского гения оказались чрезвычайно близки Махфузу — символика некоторых образов, отдельные фабульные ситуации и идеи явно навеяны чтением Достоевского.
Сюжет романа «Вор и собаки» подсказан Махфузу газетной хроникой. (Известно, что Достоевский тоже часто опирался на факты из газет.) В марте-апреле 1960 года в каирской «Аль-Ахбар» публиковались материалы из дела некоего Махмуда Амина Сулеймана, совершившего ряд убийств на почве мести бывшим сообщникам.
Как мы помним, и герой романа, вор Саид Махран, выйдя из тюрьмы, жаждет отомстить сообщнику, женившемуся к тому же на его жене. Он хочет расквитаться и с Рауфом Альваном, по сути толкнувшим его на путь воровства.
И еще раз Махфуз напоминает нам то, что было им сказано в «Преданиях нашей улицы»: все возвращается на круги своя, победа справедливости недолговечна, а борцы за справедливость легко превращаются в благополучных буржуа (как это произошло с бывшим студентом-бунтарем Рауфом Альваном).
Саид Махран не просто вор, он вор по убеждению. Никто иной, как Рауф, внушил ему, еще подростку, что, воруя у богачей, он лишь восстанавливает справедливость. Махфуз сочувствует обманутому Саиду. Он наделяет его чертами «благородного разбойника», героя фольклорных преданий, традиционного
- Популярная мелкобуржуазная партия.
защитника бедняков. Саид считает, что отомстит не только за себя, но и за весь обманутый народ.
И все же очевидно, что Махфуз осуждает насилие, даже во имя справедливости, ибо может пролиться кровь непричастных к злу, что и происходит, когда Саид случайно убивает невинных людей. Это явная апелляция к Достоевскому. Наш мститель мечется между тремя «приютами»: домом шейха аль-Гунеди, квартирой проститутки Hyp (жертвенностью и преданностью так похожей на Сонечку Мармеладову) и кофейней муаллима Тарзана. По сути, это пути, которые предлагает автор на выбор герою.
Религия не может разрешить общественных проблем, снова утверждает Махфуз (вспомним предыдущий роман). Так что, недаром разговоры Саида с благочестивым шейхом очень напоминают беседу двух глухих. Не может отвлечь его от задуманной мести и любовь Hyp. Саид выбирает разбойничество, путь издавна опробованный изгоями общества. Но, увы, и этот путь ведет в тупик.
Вспомним, с какой легкостью лилась кровь в битвах эпических героев «Преданий…». Но, как только предметом писательского исследования становится реальная жизнь, тема насилия приобретает у Махфуза совершенно иное звучание.
В «Воре и собаках» он его категорически не приемлет (в данном случае речь идет о терроризме). В позднейших романах Махфуз даже мечтает соединить «революцию с поэзией», отказавшись от насильственного внедрения в жизнь «светлого завтра». И в романе «Эпопея харафишей» (1977) бунт бедняков-харафишей против угнетателей изображен как кровавая и бессмысленная смута. Герои Махфуза могут сомневаться, падать духом, но неизменно грезят о счастье и справедливости. Достичь их можно, прежде всего борясь с самим собой, преодолев искушение власти и денег. Гаков, в конечном итоге, вывод Махфуза.
К этому выводу подводит нас роман «Путь», который возможно трактовать и как историю преступления, и как притчу о поиске Бога, то есть нравственного абсолюта. Ключом к пониманию глубинного смысла романа служат символические имена персонажей. Отец Сабира, Сайед Сайед ар-Рахими, то есть дважды господин, причем ар-Рахими милосердный (производное от одного из эпитетов Аллаха). Имя матери Сабира Бусейма («улыбочка») аль-Омран (производное от «возделывать землю»), в сочетании с ее профессией распутницы явная аллюзия, отсылающая (по мнению египетского литературоведа Луиса Авада) к образам древних богинь-прародительниц Исиды, Астарты, христианской Евы, которые отличались любвеобилием и все восходят к образу матери-земли, символу плодородия. Итак, Сабир — сын Бога, наделившего его силой и разумом, и распутницы, от которой он унаследовал тягу к наслаждениям и нежелание поступаться своими прихотями. Отчаявшись найти отца (ибо только отец, как кажется герою, может дать «счастье, достоинство и спокойствие»), Сабир решается на преступление. Самостоятельный, упорный труд, к которому зовет его Ильхам (т. е. «вдохновение»), противен низменному, чувственному началу, доминирующему в его натуре. Имя Сабир («терпеливый») — явный контраст его характеру.
Но человеку, помимо плотских слабостей, дан разум, искра божья: он должен отвечать за свои поступки, за свой выбор.
Узнав, что его отец-миллионер вечно молодой, вечно странствующий и пылкий любовник (метафора Бога как отца всех людей), Сабир задается вопросом: «Он таков же, как и я! Так почему же он странствует по свету и наслаждается его удовольствиями, а я томлюсь в тюрьме в ожидании веревки?!» И слышит в ответ, что отец (т. е. Бог) считает, по-видимому, что сыновья не уступают ему в силе и не нуждаются в помощи.
Проблема «Бог и человек» решена здесь Махфузом еще категоричнее, чем в «Преданиях нашей улицы». Человек должен надеяться только на самого себя, а не на Бога. «Бесполезно рассчитывать на других», — сетует Сабир, но это отнюдь не значит, что человек должен отказаться от поисков нравственной опоры в собственной душе. Не найдя такой опоры, Сабир, подобно Расколь-никову, преступает закон человечности и совершает два убийства (умышленное и невольное), за что его и судят.
В образе Сабира Махфуз осуждает эгоизм, корыстолюбие, безответственность, иждивенчество, отвратительные и в человеке, и в обществе. Творческий созидательный труд есть высший долг человека. Вот праведный путь, ведущий к Богу, частица которого, по Махфузу, живет в каждом.
В романе «Пансион «Мирамар» на первый план выходит национальная тема, что обусловлено постепенным изменением общественной атмосферы в 60-е годы, когда демократические идеи все более отступали под натиском идей «национального» и «исламского социализма». Подобная эволюция отвечала и тогдашним умонастроениям самого Махфуза.
В «Мирамаре», где судьба Египта олицетворяется в образе юной и прекрасной девушки (в духе египетской прозы 30-х годов), утеряна вера в какие бы ни было рецепты достижения всеобщего благоденствия, все возможности общественного выбора оказываются исчерпанными или, если перейти па метафорический язык романа, у прекрасной героини не нашлось ни одного достойного рыцаря, кроме престарелого журналиста, искреннего патриота. Итак, в конце 60-х у Махфуза оставалась вера лишь в неиссякаемость национального духа, который преодолеет все трудности на пути в будущее.
Страшным ударом для Махфуза было поражение Египта в арабо-израильской войне 1967 года, несколько лет после этого он писал лишь туманные, мрачные рассказы, символику которых безуспешно пытались разгадывать критики. Но, пережив трудную пору творческого спада, Махфуз вернулся к романистике и снова порадовал читателей такими значительными произведениями, как «Зеркала» (1972), «Уважаемый господин» (1975), «Эпопея харафишей» (1977), «Ночи тысячи ночей» (1982).
В последнее время он все чаще обращается к традиционным арабским повествовательным формам, что придает особый колорит современной прозе, обогащая ее достижениями многовековой культуры. Еще в «Преданиях нашей улицы» он опробовал форму романа-сиры. Сюжет «Зеркал» выстроен по образцу средневекового биографического свода. «В «Ночах тысячи ночей» Махфуз как бы продолжает сказки Шехерезады, щедро вводя в повествование атрибуты восточных сказок. В «Путешествии Ибн Фатумы» воскрешает средневековый жанр рихля — описания путешествия по заморским странам и весям. Герой всю жизнь ищет обетованную землю, сравнивая жизнь иноземцев с жизнью отечества.
Сейчас, когда нарастает лавина массовой культуры, когда в сознание людей усиленно внедряется культ индивидуализма, писатели многих стран обращаются к бесценному наследию своих народов, стараясь уберечь мир от утраты культурной памяти.
В этом смысле традиционные мифо-поэтичсские образы Махфуза имеют общечеловеческую значимость, ибо несут в себе мечту об идеале, совершенстве, гармонии, мечту, свойственную людям всех эпох. И если жизнь разрушает надежду на близкое воплощение идеала, художник властен вернуть человеку мечту, сохраненную в мифах и легендах. Тем самым он отодвигает мечту вдаль, но не дает ей уйти из нашей с вами жизни.
В. Кирпиченко
OCR Сиротин С. В. editor@noblit.ru по изданию:
Махфуз Н. Избранные произведения: Пер. с араб./Составл. и послесл. В. Кирпиченко; М.: Панорама, 1992 (Серия «Лауреаты Нобелевской премии»)