noblit.ruНагиб Махфуз признается, что Хазиф Наджиб (Hazif Najib) — вор, уголовник, прославленный преследователь полиции и автор двадцати двух детективных романов — первым оказал на него влияние в литературе. Десятилетний Махфуз прочитал «Сына Джонсона» Наджиба по совету школьного друга, и это событие, признается Махфуз, изменило его жизнь.
Последующее влияние на Махфуза было многочисленным и разнообразным. В высшей школе он был поглощен Тахой Хусайном (Taha Hysayn), революционная критическая работа которого «Фил-шир’р аль-Джахили» («Fil-shi’r al-Jahili»), выйдя из печати в 1926 году, вызвала истерическую реакцию в косервативных ашаритских кругах. В колледже Махфуз читал Саламу Мусу (Salama Musa), который, будучи редактором журнала «Аль-Маджалла аль-Джадида» («al-Majalla al-Jadida»), позже опубликовал его первый роман и от которого, по словам Махфуза, он научился «верить в науку, социализм и терпимость».
В годы после Второй мировой войны Махфуз отошел от социалистических идеалов и погрузился в глубокий пессимизм. Много времени он проводил в мрачных дискуссиях о жизни и бесцельности литературы с друзьями-писателями Адилом Камилом (Adil Kamil) и Ахмадом Заки Макхлуфом (Ahmad Zaki Makhluf) на лужайке около каирского моста Джала (Cairo’s Jala’s Bridge), который они окрестили «зловещим кругом». В пятидесятые он экспериментировал с суфийским мистицизмом, пытаясь найти ответы на метафизические вопросы, которыми не интересовалась наука. В те дни Махфуз, по-видимому, остановился на философии, сочетавшей научный социализм и озабоченность духовными проблемами. Это соединение он предвосхитил определением, данным вымыслу в 1945 году: вымысел — это искусство промышленной эры. Он объединяет страсть человека к фактам и его старое увлечение воображением.
Родившийся в Каире в 1911 году Махфуз начал писать в семнадцать лет и с тех пор написал больше тридцати романов. До тех пор пока он не бросил службу в шестидесятых, он писал по ночам в свободное время, не имея возможности, несмотря на успех у критики, жить за счет литературного труда. Первая опубликованная работа, «Абат аль-Акдар» («Abath al-Aqdar») появилась в 1939 году, первая из серии трех романов, где действие происходило во времена фараонов. Первоначально Махфуз планировал расширить серию до тридцати или сорока романов об истории Египта в стиле сэра Вальтера Скотта, но потом отказался от этого плана, чтобы работать над книгами о современном Каире, первая из которых, «Хан аль-Халили» («Khan al-Khalili»), появилась в 1945 году.
Хотя Махфуз был в восторгом принят в других странах арабского мира, он не имел значительного успеха в Египте до публикации «Каирской трилогии» в 1957 году. Эта эпическая работа на трех тысячах страниц, показывающая жизнь среднего класса в Каире между двумя мировыми войнами, была сразу названа романом его поколения. За границей Махфуз стал известен в конце шестидесятых, когда ряд его книг был переведен на английский, французский, русский и немецкий. В 1988 году Махфуз приобрел всемирное признание, получив Нобелевскую премию по литературе.
Восьмидесятилетний Махфуз живет в каирских окрестностях Агуза с женой и двумя дочерьми. Он избегает появления на публике и особенно вторжения в личную жизнь, которая, как он заметил, может стать «нелепой темой для обсуждения в журналах и на радио». Встречи, которые легли в основу этого интервью, последовательно проходили по четвергам, каждый раз точно в одиннадцать часов. Интервьюер сидел на стуле слева от Махфуза, рядом с тем ухом, которым он слышал лучше.
Махфуз человек несколько замкнутый, но всегда искренний и прямой. Он часто смеется и носит старомодный темно-синий костюм, который застегивает целиком. Он курит и любит кофе покрепче.
— Когда вы начали писать?
— В 1929 году. Все мои рассказы были отвергнуты. Салама Муса — редактор Маджаллы — часто говорил мне: у тебя есть потенциал, но ты еще не развил его. Я хорошо помню сентябрь 1939 года, потому что это было начало Второй мировой войны, Гитлер напал на Польшу. И была напечатана моя первая вещь «Абат аль-Акдар»*, своего рода неожиданный подарок от издателей Маджаллы. Это было чрезвычайно важное событие в моей жизни.
— После этого написание книг и их издание пошло легче?
— Нет... хотя после той первой публикации мой друг, писатель, пришел ко мне и рассказал о своем брате, который владел типографией. Он сформировал редакционную коллегию из людей, которые имели хоть какой-то успех. Мы начали издавать книги в 1943 году с некоторой периодичностью. Каждый год выходили мои произведения.
— Но вы никогда не полагались на писательское ремесло для заработка?
— Нет. Я всегда был государственным служащим. Наоборот, я тратился на литературу — на книги и бумагу. Я не зарабатывал писательской деятельностью, только много позже. Около восьмидесяти рассказов я опубликовал, не получив за них ничего. Даже за первые романы я не получил ничего, все шло на помощь редколлегии.
— Когда вы стали зарабатывать на своих книгах?
— Когда мои рассказы были переведены на английский, французский и немецкий. «Забалауи» («Zabalawi») был особенно успешен и принес мне больше денег, чем любая другая вещь. Первый переведенный роман назывался «Переулок аль-Мидакк». Перевод первоначально был опубликован ливанцем по имени Хайят (Khayyat). Ни я, ни переводчик не получили денег, потому что Хаят обманул нас. Издательство Heinemann выпустило его снова около 1970 года. После этого он был переведен на французский, после чего вскоре последовали переводы других моих книг.
— Не могли бы вы рассказать о знаменитой группе харафишей? Кто к ней принадлежал, как она появилась?
— Мы впервые познакомились в 1943 году: Мустафа Махмуд (Mustafa Mahmud), Ахмад Баха аль-Дин (Ahmad Baha al-Din), Салах Джахин (Salah Jahin), Мухаммад Афифи (Muhammad Afifi). Мы часто обсуждали искусство и политические события. Харафиш означает «хулиган» — этих людей можно встретить на переднем краю среди демонстрантов, они начинают мародерствовать при первой возможности; это харафиши. Ахмед Мазхар (Ahmed Mazhar) (один из ведущих египетских актеров) дал нам такое имя. Сначала мы обычно встречались в доме Мухаммада Афифи. Иногда ходили в место, называвшееся Сахара Сити, недалеко от пирамид. Теперь ходим к режиссеру Теуфику Салеху (Tewfiq Saleh), потому что на десятом этаже у него есть балкон и оттуда видно Нил. Нас осталось четверо или пятеро.
— Вы часто поддерживаете отношения с египетскими писателями более молодого поколения?
— Каждую пятницу вечером я посещаю собрание в казино Каср эль-Ниль (Kasr el-Nil), куда приглашаются новые писатели. Приходят многие: поэты, писатели, люди литературы... С тех пор как в 1971 году я перестал работать служащим, у меня появилось больше времени для друзей.
— Какую роль политические события играли в вашей жизни до 1952 года?
— Мне было около 17 лет, когда произошла революция. Она оказывала все большее воздействие на меня и я с растущим восторгом относился к общему делу. Все, кого я знал были за партию Вафд и свободу от колонизации. Позже я гораздо сильнее погрузился в политическую жизнь, будучи искренним последователем Заглул-паша Саада. Я по-прежнему рассматриваю его поддержку со своей стороны как одну из наиболее важных вещей, сделанных мной в жизни. Но я никогда не работал в политике и никогда не был членом официальной организации или политической партии. Хотя я был вафдистом, я никогда не хотел считаться членом этой партии. Как писатель я желал полной свободы, а член партии ею никогда не обладает.
— А в 1952 году?
— Я был счастлив с этой революцией. Но, к сожалению, она не принесла демократии.
— Как вы считаете, достигнут ли успех на пути к демократии и свободе со времен Насера и Садата?
— Да, в этом нет сомнения. Во времена Насера боялись стен. Все боялись. Мы сидели в кафе и боялись говорить. Мы оставались дома и боялись говорить. Я боялся говорить своим детям о чем-либо, что было до революции — я опасался, что они пойдут в школу и скажут что-нибудь, что будет неправильно истолковано. При Садате мы чувствовали себя в большей безопасности. Хосни Мубарак? Его конституция недемократична, но сам он демократичен. Теперь мы можем открыто выражать свое мнение. Пресса свободна. Мы можем сидеть дома и громко разговаривать, как если бы мы были в Англии. Но конституция действительно нуждается в переработке.
— Как вы думаете, готов ли египетский народ к полной демократии? Понимает ли он, как она работает?
— Сегодня в Египте большинство людей озабочены поиском куска хлеба. Лишь некоторые из образованных людей понимают, как работает демократия. А те, у кого есть семьи, не имеют свободного времени, чтобы даже поговорить об этом.
— У вас были большие проблемы с цензурой? Приходилось ли вам переписывать какие-либо произведения?
— В последнее время нет, но в во время Второй мировой войны «Игры судьбы» и «Радобис» были подвержены цензуре. Меня назвали левым. Цензура назвала «Радобис» подстрекательской книгой, потому что в ней народ убивает короля, а наш король был все еще жив. Я объяснял, что это просто исторический сюжет, но она заявила, что история показана неправильно и король, о котором идет речь, не был убит народом, а умер при «загадочных обстоятельствах».
— Возражала ли цензура против публикации «Преданий нашей улицы»?
— Да. Хотя в то время я руководил отделом цензуры по искусству, глава отдела литературной цензуры посоветовал мне не публиковать книгу в Египте, чтобы не провоцировать конфликт с Аль-Азхаром — главным центром ислама в Каире. Она была опубликована в Бейруте, в Египте ее запретили. Это было в 1959 году, во времена Насера. Здесь книгу до сих пор нельзя купить. Люди доставляют ее контрабандой.
— Что вы вкладывали в «Предания нашей улицы»? Вы задумывали этот роман как провокационный?
— Этой книгой я хотел показать, что наука имеет место в общественном устройстве, так же как и новая религия, и наука не обязательно входит в конфликт с религиозными ценностями. Я хотел, чтобы она убедила читателей в том, что если мы отвергаем науку, то мы отвергаем человека. К сожалению, она была неправильно истолкована теми, кто не знает, как следует ее читать. Хотя роман посвящен жизни в гетто и тем, кто вершит ею, он был понят как произведение о самих пророках. В свете такого толкования история, разумеется, была сочтена шокирующей, показывающей пророков, ходящих босиком и совершающих беспощадные поступки... Но это, конечно, аллегория. Не то чтобы в нашей традиции не существовало аллегорий. В рассказе из сборника «Калила и Динма», например, лев символизирует султана. Никто же не говорит, что автор превратил султана в животное! Нечто подразумевается... аллегория не требует понимать себя буквально. Со стороны некоторых читателей это большой недостаток в способности понимать.
— Что вы думаете о случившемся с Салманом Рушди? Считаете ли вы, что писатель должен обладать абсолютной свободой?
— Я в точности скажу вам, что думаю. Любое общество имеет свои традиции, законы, религиозные воззрения, которые пытается защищать. Время от времени появляются люди, требующие перемен. Я убежден, что общество имеет право защищать себя, так же как человек имеет право бороться с тем, с чем он не согласен. Если писатель приходит к выводу, что законы и убеждения его общества больше не правомерны или даже пагубны, его долг говорить об этом. Но он должен быть готов заплатить определенную цену за свою откровенность. Если он не готов ее платить, он может выбрать молчание. История полна примеров людей, которые шли в тюрьму или сгорали на кострах за провозглашение своих идей. Общество всегда защищало себя. Сегодня оно делает это посредством полиции и судов. Я защищаю одновременно свободу выражения и право общества противостоять ей. Я должен платить за другую точку зрения. Это нормальный ход вещей.
— Вы читали «Сатанинские стихи»?
— Нет. Когда они появились, я уже не мог читать хорошо — мое зрение сильно ухудшилось в последнее время. Однако американский атташе по делам культуры в Александрии по главам изложил мне содержание книги. Я нашел ее нападки неприемлемыми. Рушди оскорбляет даже женщин Пророка! В итоге я могу поспорить с суждениями, но что я должен делать с оскорблениями? Оскорблениями занимаются суды. В то же время я считаю позицию Хомейни равно опасной. Он не имеет права что-либо делать без суда — это не по-мусульмански. Согласно мусульманским законам, когда человек обвиняется в ереси, ему дается выбор между покаянием и наказанием. Рушди такого выбора не дали. Я всегда защищал право Рушди писать и говорить о том, что он хочет, в виде мыслей и суждений. Но у него нет права оскорблять кого-либо, особенно пророка или что-либо, признаваемое священным. Вы не согласны?
— Понимаю вашу точку зрения... В Коране затрагиваются темы оскорбления и богохульства?
— Конечно. Коран и законы всех цивилизованных государств выступают против поношения религий.
— Будучи ребенком, вы были верующим? Вы ходили по пятницам в мечеть с отцом?
— Я был верующим, когда был молод. Но отец не оказывал на меня давления, заставляя ходить на пятничные молитвы, хотя сам ходил каждую неделю. Позже я остро почувствовал, что религии следует быть открытой, замкнутая религия — это проклятие. Избыточная озабоченность религией кажется мне последним пристанищем для тех, кого измучила жизнь. Я считаю религию очень важной, но также потенциально опасной. Если вы хотите подвигнуть народ на что-то, вы ищете то, к чему он чувствителен. В Египте ничто так не воодушевляет людей, как религия. Что заставляет крестьян работать? Религия. По этой причине религию следует толковать открыто. Она должна говорить о любви и человечности. Религия связана с прогрессом и цивилизацией, не только с эмоциями. К сожалению, сегодня религию часто толкуют в старом духе, и это противоречит нуждам цивилизации.
— А что насчет женщин, которые покрывают головы или даже лица и руки? Это пример противоречия религии нуждам цивилизации?
— Покрытие головы стало стилем, модой. Для большинства в этом нет большего смысла. Но я действительно боюсь религиозного фанатизма... разрушительного усиления религии, целиком направленного против человечества.
— Вы совершаете молитвы в настоящее время?
— Иногда. Но сейчас мне мешает возраст. Говоря между нами, я считаю религию неотъемлемой от человеческого существования. И все-таки совершенно очевидно, что куда более важно хорошо относиться к ближнему, чем все время молиться, поститься и склоняться головой к молельному ковру. Бог не предназначал религии быть клубом для проведения ритуалов.
— Вы были в Мекке?
— Нет.
— А хотите пойти?
— Нет. Я ненавижу толпы.
— Сколько вам было, когда вы женились?
— Тридцать семь или тридцать восемь.
— Почему так поздно?
— Я был занят работой и писательством. Утром я был госслужащим, вечером — писателем. Мой день был полностью занят. Я побаивался женитьбы... особенно, когда увидел, насколько занятыми всякими социальными заботами стали по этой причине мои братья и сестры. Один стал наведываться к родственникам, другой их приглашать. У меня было впечатление, что семейная жизнь поглотит все мое время. Я видел себя тонущим в походах по гостям и вечеринкам. Никакой свободы.
— Даже сейчас, разве вы отказываетесь от посещения обедов и приемов?
— Я никогда не посещаю такие мероприятия. Я никогда не хожу даже к друзьям. Я встречаюсь с ними в Казино Каср эль-Нил или в одной-двух других кофейнях.
— Не поэтому ли вы не поехали в Швецию получать Нобелевскую премию? Слишком много встреч, обедов, приемов... ?
— Нет, не совсем. В той же степени, в какой, когда я был молодым, у меня могло бы быть желание путешествовать, теперь у меня такого желания нет. Даже двухнедельное путешествие нарушит мой образ жизни.
— Вас, должно быть, много раз спрашивали о вашем отношении к получению премии. У вас заранее были какие-либо догадки о том, что награда достанется вам?
— Совсем нет. Моя жена думала, что я заслуживаю ее, но я всегда считал, что Нобелевская премия — это западная награда. Я думал, что они никогда не выберут восточного писателя. Хотя был слух, что номинированы двое арабских писателей: Юсеф Идрис (Yusef Idris) и Адонис.
— Вы знали, что ваша кандидатура рассматривалась?
— Нет. В то утро я был в редакции Аль-Ахрама. Останься я там на полчаса дольше, я бы все узнал сразу. Но вместо этого я пошел домой обедать. Новость пришла по бегущей ленте в Аль-Ахрам, оттуда позвонили в наш дом. Жена разбудила меня и все рассказала, но я решил, что она шутит, и хотел пойти обратно спать. Затем она сказала, что звонят из Аль-Ахрама. Я поднял трубку и услышал, как кто-то сказал: «Поздравляю!» Это был мистер Баша (Mr. Basha). Он иногда разыгрывал меня, поэтому я не принял его всерьез. Я пошел в гостиную в пижаме и просто сидел, когда раздался звонок в дверь. Пришел какой-то человек, которого я принял за журналиста, но оказалось, что это посол Швеции! В итоге я извинился и пошел переодеваться... вот так это и произошло.
— Возвращаясь еще раз к вашей писательской деятельности: вы работаете согласно определенному расписанию?
— Я был вынужден так поступать. С восьми до двух я был на работе. С четырех до семи я писал. Затем с семи до десяти я читал. Таково было мое расписание каждый день за исключением пятницы. У меня никогда не было времени на то, чтобы заниматься этим так, как мне бы хотелось. Но около трех лет назад я перестал писать.
— Как к вам приходят образы или идеи для ваших произведений?
— Разрешите мне ответить по-другому. Когда вы проводите время с друзьями, о чем вы говорите? О вещах, которые произвели на вас впечатление в тот или иной день или неделю... Я пишу аналогичным образом. События дома, в школе, на работе, улице — все это основа для сюжета. Некоторые вещи оставляют такое глубокое впечатление, что вместо того, чтобы обсуждать их с друзьями, я перерабатываю их в роман. Возьмите, например, недавний случай, когда преступник убил здесь трех человек. Начав с этого основного сюжета, я бы продолжил тем, что сделал несколько предположений о том, как развить его. Я бы выбрал, например, написать ли историю с точки зрения мужа, жены, слуги или преступника. Может быть, мои симпатии находились на стороне убийцы. Такого рода выбор делает истории непохожими друг на друга.
— Когда вы начинаете писать, вы позволяете словам течь самим или сначала делаете наброски? Есть ли у вас конкретная тема в голове?
— Рассказы рождаются прямо из сердца. Для других произведений я первоначально собираю материал. Например, прежде чем сесть за «Каирскую трилогию», я тщательно изучал материал. Я составлял досье на каждого персонажа. Если бы я этого не сделал, я бы запутался или забыл что-нибудь. Иногда тема приходит сама собой, складываясь из событий повествования, иногда я уже имею ее, прежде чем сесть писать. Если бы я заранее знал, что хочу изобразить способность человека преодолевать любое зло, какое может с ним приключиться, я был создал героя, способного продемонстрировать это. Но я также начинаю писать с того, что подробно рассказываю о поступках человека, давая теме раскрыться позже.
— Много приходится исправлять и переписывать прежде вы сочтете, что произведение закончено?
— Я часто проверяю написанное, многое вычеркиваю, я исписываю все страницы, даже обратную сторону. Часто мои поправки существенны. После проверки я переписываю текст и отправляю его издателю. После этого рву старые варианты и выбрасываю их.
— Вы никогда не храните черновики? Многие писатели хранят каждое написанное слово! Не кажется ли вам, что узнать то, как писатель исправляет свои тексты, может быть интересно?
— Вполне может быть, но просто это не в моем духе хранить черновики. Никогда не слышал, чтобы писатели хранили первые наброски. Я должен избавляться от черновиков, иначе мой дом погрязнет в бесполезной бумаге! Кроме того, у меня ужасный почерк.
— В наследии арабской литературы нет ни рассказов, ни романов. Как объяснить ваш успех в этих жанрах?
— Мы, арабские писатели, действительно унаследовали современную концепцию рассказа и романа от Запада, но теперь они стали частью нашей собственной литературы. Множество переводов пришло к нам в сороковые и пятидесятые, мы позаимствовали их стиль просто как способ рассказа. Мы использовали западный стиль для выражения наших собственных проблем и сюжетов. Однако не забывайте, что наше наследие включает такие вещи, как «Айям аль-Араб», содержащий множество произведений, среди которых «Антар» и «Кейс и Лейла», и, конечно, «Тысяча и одна ночь».
— Вы отождествляете себя с кем-либо из своих героев?
— Камаль из трилогии представляет мое поколение — наши идеи, выбор, дилеммы и психологические проблемы — поэтому в таком смысле его образ автобиографичен. Но в то же время он универсален. Я также близок к Абдулу Гаваду, отцу... открытому жизни во всех смыслах, он любит друзей и сознательно никогда никому не причиняет вреда. Вместе они представляют обе половины моей личности. Абдул Гавад очень общителен, любит искусство и музыку; Камаль сдержан и застенчив, серьезен и идеалистичен.
— Поговорим о конкретной книге, романе «Вор и собаки». Как она создавалась?
— Сюжет навеян историей вора, который одно время держал в страхе Каир. Его звали Махмуд Сулейман. Когда он вышел из тюрьмы, то попытался убить жену и адвоката. Ему удалось убежать невредимым, но его убили в ходе процесса.
— Его предала жена, как в романе?
— Нет... Я написал книгу, отталкиваясь от его образа. В то время я страдал от настойчивого и странного ощущения, что меня преследуют, а также от уверенности, что во время, когда все зависит от политики, наши жизни больше не имеют значения. Поэтому, когда я написал книгу о преступнике, я написал ее и о себе. Обычная история преступника стала философским размышлением о времени! Я подверг главного героя, Саида Махрана, всему своему смятению и недоумению. Я дал ему пройти по пути поиска ответов — у шейха, «падшей женщины», идеалиста, предавшего идеи за деньги и славу. Писатель, вы знаете, это не просто журналист. Он сплетает события с собственными сомнениями, вопросами и ценностями. Таково искусство.
— Каково место религии в книге? Является ли вера в Бога дорогой к подлинному счастью, как говорит шейх? Может ли преступник найти ответы, которые ищет, в суфизме?
— Шейх отвергает жизнь, как мы понимаем ее. С другой стороны, преступник пытается решить насущные проблемы. Они находятся в двух разных мирах. Я люблю суфизм так, как я люблю прекрасную поэзию, но это не ответ. Суфизм похож на мираж в пустыне. Он говорит тебе прийти и сесть, расслабиться и получать удовольствие. Я отвергаю любой путь, который отвергает жизнь, но я не могу не любить суфизм, потому что он звучит так прекрасно... Он дает утешение посреди боя...
— У меня есть несколько друзей в Египте, которые часто обращаются к суфийским шейхам, когда ищут решение проблем...
— Желаю им удачи. Настоящее решение их проблем находится в Национальном банке.
— А что насчет Нур, женского персонажа романа? И таких женщин, как Нефиса из «Начала и конца» или Зора из «Пансионата Мирамар»? Эти героини, хотя и являются «падшими», имеют добрые сердца и, похоже, воплощают единственную надежду на будущее.
— Это верно, хотя образом Нефисы я также хотел показать последствия, к которым в типичной египетской семье приводит бесчестное поведение.
— Вы готовы смириться с таким наказанием?
— Я, как и большинство египтян, чувствую, что такое наказание слишком сурово. С другой стороны, мужчина в Египте, который не отвечает так, как это сделал брат Нефисы, не может продолжать жить в таком обществе. Хочет он того или нет, он обязан убить опозоренную девушку. Он не может избежать этого. И так будет продолжаться долго, пока традиция не изменится, хотя в последнее время ее позиции были несколько поколеблены, особенно в городах.
— Абдул Гавад из трилогии олицетворяет типичного мужчину того времени. Такой тип распространен до сих пор?
— О да. Особенно в верхнем Египте, в сельской местности... хотя сегодня Адбул Гавад, вероятно, не впадал бы в крайности так сильно. Разве его тень не живет в каждом мужчине?
— Каждом египетском мужчине или мужчине вообще?
— Я не могу говорить за другие страны, но для мужчин Египта это определенно так.
— И все-таки кажется, что порядок вещей меняется, вы так не думаете?
— Он начинает меняться. Положение женщин в семьях стало более прочным, во многом благодаря образованию, хотя есть много других причин.
— А кто, по-вашему, должен быть главным в семье? Кто должен принимать решения?
— Брак — это как компания, где партнеры равны. Никто не является главным. В случае разногласий побеждает более разумный из двоих. Но каждая семья различна. Часто власть зависит от денег, кто больше зарабатывает, тот и более властен. Нет четких правил.
— В очень консервативных, традиционных обществах, какое существует и в Египте, разве женщины не обладают большой властью над мужчинами?
— Безусловно, и недавняя история подтверждает это. Мужчины со значительной политической или военной властью попадают в руки к сильным женщинам, и те влияют на их решения. Эти женщины, скрытые за вуалью, управляют всем из-за кулис.
— Почему большинство ваших женских персонажей происходят из нижних слоев общества? Вы хотели бы, чтобы они символизировали нечто большее? Египет, например?
— Нет. Описывая женщин из нижних слоев, я просто хотел показать, что во времена, когда происходят события моих романов, женщины были бесправны. Если женщина не может найти хорошего мужа и развестись с плохим, ее положение безнадежно. Иногда ее единственный выход, к сожалению, находится за пределами закона. До недавнего времени женщины были малоимущими и имели очень ограниченные права... не было даже основных прав на выбор партнера для брака, развод и образование. Сегодня женщины получают образование и ситуация меняется, потому что образованная женщина может за себя постоять. Некоторые критики увидели символ Египта в Хамиде из «Переулка аль-Миддак», но в замыслах у меня не было ничего подобного.
— Как вы относитесь к критикам, которые символически трактуют ваши книги?
— Когда я впервые услышал, что Хамида символизирует Египет, я был удивлен, даже немного шокирован. Было подозрение, что критики просто решили все и всех превратить в символы. Но потом я начал видеть сходства между поступками Хамиды и политическими событиями. И ко времени, когда я закончил читать статью, я понял, что критик был прав и что, рассказывая о Хамиде, я также подсознательно рассказывал о Египте. Я думаю, что такие символические параллели, наверное, всегда приходят из подсознания. Хотя я могу не придавать произведению того значения, которое видит в нем читатель, оно тем не менее может быть его полноправной частью. Писатель пишет одновременно сознательно и бессознательно.
— Что вашему сердцу ближе всего? О чем вы больше всего любите писать?
— О свободе. Свободе от колонизации, свободе от неограниченной власти короля, о человеческой свободе в рамках общества и семьи. Эти виды свободы следуют одна за другой. Например, в трилогии после того как с революцией пришла политическая свобода, семья Абдула Гавада потребовала уже свободы от него.
— Какова самая большая трудность, с которой вам приходилось сталкиваться в жизни?
— Безусловно, это было решение посвятить себя писательству и, следовательно, выбрать для себя и семьи самую необеспеченную жизнь. Особенно трудно было тогда, как появился соблазнительный шанс заработать денег... Около 1947 года у меня появилась возможность не хуже других поработать на поприще сценариста. Я начал работать с Салахом Абу Сейфом (Salah Abu Seif), но бросил. Я отказался продолжать и больше не работал с ним, пока после войны все не подорожало. До этого я не мог и думать об этом. И моя семья приняла такие жертвы.
— Многие выдающиеся писатели, особенно на Западе, известны депрессивной личной жизнью — неумеренным пьянством, употреблением наркотиков, необычным сексуальным поведением, склонностями к самоубийству... но вы, похоже, безупречны!
— Ну...
— Может, это и есть ваш главный порок?
— Конечно, это недостаток. Но вы судите меня, когда у меня уже старческое слабоумие. В юные годы я делал все то же самое — пил, гонялся за женщинами и так далее.
— Надеетесь ли вы на хороший исход на Ближнем Востоке, глядя на войну в Персидском заливе и продолжающееся насилие?
— В моем возрасте не подобает быть пессимистичным. Когда вы молоды, мы можете утверждать, что человечество обречено, но когда вы становитесь старше, вы учитесь не поощрять людей ненавидеть мир.
— А что насчет понятия героя? Не похоже, что в ваших книгах есть герои, так же как и в книгах любых современных египетских писателей.
— Это правда, в большинстве моих книг нет героев — только персонажи. Почему? Потому что я критически смотрю на наше общество и не нахожу ничего выдающегося в людях, которых вижу. Поколение, предшествовавшее моему, испытавшее влияние восстаний 1919 года, видело героические поступки — рабочих, способных преодолеть необычные трудности, таких героев. Другие писатели — Тауфик аль-Хаким (Tawfiq al-Hakim), Мухаммед Хусаин Хайкал (Muhammed Husayn Haykal), Ибрахим Абд аль-Кадир аль-Мазини (Ibrahim Abd al-Quadir al-Mazini) — писали о героических типах. Но в целом наше поколение слишком равнодушно и герой редкое явление. Вы не можете писать в романе о герое, если только это не фантастическая книга.
— Как бы вы описали героя?
— Много героев встречаются в древней арабской литературе, все они всадники, рыцари. Но сегодняшний герой для меня — это тот, кто придерживается определенных принципов и стоит за них, невзирая на сопротивление. Он борется с пороками, не приспосабливается и имеет непоколебимые нравственные принципы.
— Вы считаете героем себя?
— Себя?
— Разве вы не образец для подражания своим детям и читателям, не тот, кто стоит держится своих убеждений перед лицом несчастий?
— Да, конечно. Но я не думаю о себе как о герое.
— И как в итоге вы опишете себя?
— Кто-то, кто любит литературу. Кто-то, кто верит и искренен в своей работе. Кто-то, кто любит свою работу больше денег и славы. Конечно, когда деньги и слава приходят, я приветствую их! Но они никогда не были моей целью. Почему? Потому что я люблю писать книги больше, чем что-либо другое. Может, это не совсем нормально, но я чувствую, что без литературы в моей жизни не будет смысла. У меня могут быть хорошие друзья, поездки, предметы роскоши, но без литературы моя жизнь будет ничтожна. Это странная вещь, хотя и не совсем, потому что большинство писателей испытывают то же самое. Не то что бы я хотел сказать, что не сделал в жизни ничего, кроме книг. Я женат, у меня есть дети. К тому же с 1935 года у меня развилась повышенная чувствительность в глазах, которая не позволяла мне читать и писать летом. Это придало равновесие в моей жизни — равновесие, посланное Богом! Каждый год я должен три месяца жить не как писатель. В эти три месяца я встречаюсь с друзьями и с утра выхожу из дому. И после этого я не жил?
Беседовала Шарлотта Эль Шабрави (Charlotte El Shabrawy), 1992.
- На русском опубликована под названием «Мудрость Хеопса» (М.:Мир книги, 2007).
Перевел с английского Сиротин С. В. editor@noblit. ru