noblit.ru28 января 1996 года не стало Иосифа Бродского. Однако прошедшие одиннадцать лет нисколько не уменьшили интереса к личности и творчеству великого поэта. За это время в самых разных изданиях распечатаны стихи и эссе, появилась масса разнообразных и разнородных воспоминаний о Бродском: от почеркушек сомнительных друзей, о которых мало кто знал, до солидной биографии Бродского в серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия», принадлежащей перу поэта Льва Лосева. Сам Бродский незадолго до смерти говорил, что ему не хотелось бы, чтобы в будущем обращалось излишнее внимание на бытовую, личную сторону его жизни. «Биография писателя в покрое его языка», — вот его программная декларация. Однако он прекрасно понимал, что подобные сентенции остаются в результате благостными пожеланиями, что появление сомнительных слухов и недобросовестных воспоминаний о нем неизбежно.
Поэтому он тщательно и последовательно выстраивал свою биографию, задавая желательные для него ракурсы в многочисленных интервью и эссе. Правда, такого рода деятельность оставляет зазор между строящейся на наших глазах автобиографией и интересом людей к деталям, вынесенным за скобки. В этом нет ничего постыдного. Внимание к людям, отмеченным Богом, неизбывно. За ним стоит не только ползучий интерес к подробностям из жизни звезды, но и стремление понять великую тайну таланта: например, откуда у этого человека берутся такие стихи? Весь вопрос в том, КТО выступает с рассказами-воспоминаниями. Томас ВЕНЦЛОВА дружил с Бродским более тридцати лет, в американский период их жизни они активно и часто общались. По нашему убеждению, именно Венцлова относится к числу тех людей, к которым можно обратиться с просьбой провести грань между «сверхчеловеческим» и «человеческим, слишком человеческим» в личности Иосифа Бродского.
— Томас, можете ли вы на основании вашего опыта общения с Бродским сказать, что он боялся смерти? Я слышала от одного человека, представлявшегося другом Иосифа Александровича, что смерти он не боялся и рассуждал об этом.
— «Боялся смерти», «не боялся смерти» — это не те слова, неточные определения. Я могу сказать одно: Бродский воспринимал смерть как очень важную проблему. Смерть его занимала, он о ней много и серьезно думал, равно как и писал. Пожалуй, половина того, что он написал, — это ожидание смерти, даже попытка «переживания» смерти, чего человек по определению сделать не может.
Проблемой Бродского было курение. Он курил очень много, гораздо больше, чем надо, что приводит либо к раку легких, либо к сердечному заболеванию, которое у него и появилось. Мой отец тоже был заядлым курильщиком, с ним очень рано случился инфаркт, затем — инфаркт следовал за инфарктом. Он был тяжелый сердечник, совершенно такой же, как Бродский.
Я как-то сказал Иосифу: «Одного такого я уже видел, поэтому не советую тебе курить. Брось!» На что он мне ответил замечательной фразой: «Обезьяна взяла в руки камень и стала человеком, человек взял в руки сигарету и стал поэтом». Я сказал: «Это полная ерунда, Иосиф, потому что Данте не курил — тогда еще не было табака». — «Сильный аргумент, — ответил Бродский, — но я все равно буду курить». Вообще, заядлого курильщика никто не может уговорить бросить курение.
У Бродского было, кажется, четыре инфаркта. Он очень не хотел ложиться на последнюю операцию и говорил: «С этими коновалами я не нахожу общего языка». Он так на нее и не лег — ушел раньше. В последние годы он почти не мог ходить — задыхался. Дойти до Гудзона, от которого он недалеко жил, для него было уже серьезной проблемой.
Бродский, конечно, понимал, что жить ему остается не очень долго. Я помню момент, когда он мне сказал: «Врачи дают мне семь лет». (Это было сразу после получения Нобелевской премии, после этого он и прожил около семи лет.) При этом он добавил: «Но если вдуматься, то семь лет — это большой срок. Можно еще очень многое сделать, почувствовать, испытать».
Тем не менее Бродскому было тяжело осознавать, что ему отмерен недолгий земной срок, потому что под конец жизни он обрел счастье в личной жизни. До этого он его не имел. В этом смысле я его очень хорошо понимал, потому что и сам долгое время был в личной жизни несчастлив. Это нас в некотором смысле сближало. А вот под конец жизни он стал счастлив как, впрочем, и я. Как-то он тихо сказал моей жене, указывая на свою жену и маленькую дочь: «Жаль покидать их. Как они будут жить одни?» Когда Бродский ушел из жизни, его дочери было три года. Кстати, эта девочка была очень похожа на мать Бродского.
— У Бродского были близкие отношения с родителями?
— Да, очень близкие, очень глубокие и внимательные. Любой юноша в определенном возрасте с родителями конфликтует, а особенно юноша высокоталантливый, гениальный, как Иосиф. Конечно, у них были свои конфликты, о которых, впрочем, я ничего не знаю, но предполагаю, что они должны были быть. Само же существование родителей для Бродского было важнейшим фактором в жизни. Когда они один за другим умерли, а он не смог поехать на их похороны (ему не дали визу в СССР), то это, несомненно, сильно приблизило его собственную смерть.
— О Бродском говорят, что он был очень озабочен своим имиджем, умело работал над созданием своего образа, для получения Нобелевской премии предпринимал серьезные организационные действия. Что вы можете сказать по этому поводу?
— Во-первых, так говорят, как правило, те люди, которые Бродскому завидуют, которые сами мечтают о Нобелевской премии, а особых шансов получить ее не имеют. Во-вторых, практически любой писатель занимается своим имиджем — созданием определенного образа, — что является своеобразной художественной задачей. Это делали Маяковский, Цветаева, Ахматова, в каком-то смысле это делал Мандельштам. Пастернак очень старался этого избежать, он писал, что «быть знаменитым некрасиво». Но его смирение было паче гордыни. Бродский в этом смысле не составлял исключения.
Иосиф был человеком общительным, он легко заводил знакомства, к нему люди стремились, ведь он был очень интересной личностью, крупной фигурой, замечательным поэтом. Он не отмахивался от людей, которые к нему льнули. Конечно, у Бродского были знакомства в американских и не только американских литературных кругах. Возможно, некоторые из этих знакомств сыграли свою роль в том, что он получил Нобелевскую премию. Например, он дружил с покойной ныне Сьюзен Зонтаг, которая была очень влиятельна в этих делах. Но тут важнее не знакомство, а то, что ты реально сделал. Замечу в шутку, что я тоже дружил с Сьюзен Зонтаг, однако Нобелевскую премию не получил. Кстати, не получила и она сама, а, несомненно, хотела.
С другой стороны, если человек уж очень старается получить Нобелевскую премию, то, как правило, это действует наоборот. Надо вести себя так, чтобы никто не думал, что ты стремишься получить Нобеля. И Бродский это умел. А хотеть, думаю, хотел. Потому что, наверное, любой писатель не отказался бы стать нобелевским лауреатом.
— Бродский был очень самолюбивым человеком?
— Да, несомненно. Но для писателя это полезно. Писатель должен быть самолюбивым. Я не знаю ни одного писателя, который не был бы самолюбивым. Пожалуй, Пушкин меньше всего этим страдал, но он был очень гармоничным человеком и обладал такими свойствами, которые непомерное самолюбие гасили.
— А вам не кажется, что степень самолюбия несколько зависит от удачливости?
— После отъезда из Советского Союза Бродский был на редкость удачлив. А в Союзе у него бывало всякое, как и у любого из нас. Но поскольку он понимал, в какой стране живет, то многие неудачи принимал как должное, даже как некую честь: быть удачливым в такой стране, какой был тогда Советский Союз, было бы ужасным.
— Когда в СССР произошли известные перемены и у Бродского появилась возможность приехать, он этого не сделал. Почему?
— Тому было несколько причин. Во-первых, он действительно очень тяжело пережил смерть своих родителей и то обстоятельство, что его не пустили на их похороны. Во-вторых, я думаю, он предполагал, что приезд в Союз и встреча с прошлым будет для него настоящим шоком, а это могло бы впрямую подействовать на сердце. Вероятность того, что его в такой ситуации спасут в России, была не столь уж велика. Видимо, он и это учитывал. И в-третьих, при приезде ему пришлось бы иметь встречи личного характера, которые были бы для него крайне тяжелы.
С другой стороны, еще до всякой перестройки был такой момент, когда финнов стали пускать в Ленинград на один день без визы. И Бродский подумывал выдать себя за финна и приехать в родной город на один день, тогда бы он увидел родителей, которые еще были живы. Мы с ним эту возможность обсуждали, я примерял ее и на себя. Однако он так и не решился, он сказал: «Все-таки я не поеду. Если я появлюсь на улице Пестеля, фасад Эрмитажа сорвется и побежит доносить в КГБ». У него там было столько знакомых, что кто-нибудь обязательно бы донес. Так он в Ленинграде и не побывал. Я же приезжал туда в 1988 году, много ему рассказывал о городе, у меня было ощущение, что он мне немного завидует.
— Мне кажется, что у Бродского было быстрое чувство юмора, что он умел едко и хорошо шутить.
— О да! У него было блестящее чувство юмора, отточенное остроумие. В беседе с ним необходимо было проявлять ответное остроумие, подавать реплики на его остроты — иначе Иосифу было неинтересно. Поэтому общение с ним было не очень легким. Зачастую юмор у него бывал злым.
— Как вы думаете, он был способен на глубокое чувство к женщине?
— Да, без всякого сомнения. Это очевидно по его стихам. Но я против того, чтобы обсуждать его личные дела. Сейчас появились многочисленные книги, в которых обсуждается то, что он, зная о близкой кончине, специально просил не обсуждать. И это плохо. Его личная жизнь и в Ленинграде, и в Нью-Йорке была сложной, я о ней знаю, но стараюсь эту тему никак не муссировать. Вообще о Бродском и его личной жизни рассказывают много неточного и неверного. Могут, конечно, сказать, что без знания личных перипетий поэта многое будет непонятно в его стихах. Отчасти это правда. Но я бы сказал так: если ты что-то помнишь и знаешь — имеет смысл это записать, но ни в коем случае не публиковать. Лет через пятьдесят, когда все близкие уже умрут, публикация возможна. А в случае с Бродским все заинтересованные лица еще живы, и то, что сейчас обсасывается его личная жизнь, по-моему, очень неприятное и нехорошее явление.
— И напоследок о земном. Как Бродский относился к еде? Он любил поесть?
— Да. Мы ходили с ним в разнообразные ресторанчики, расположенные в Гринвич-Виллидже. Бродский больше всего любил восточные рестораны, а из них предпочитал вьетнамские.
— Известно, что Бродский признавал алкоголь. Есть даже легенда, что ему в гроб положили бутылку с его любимым виски.
— Да, признавал. Но алкоголь не был его проблемой, каковой он был для многих писателей. Причем не только для русских. Фолкнер был патологическим пьяницей. Пожалуй, он пил даже больше, чем Хемингуэй. Бродский рассказывал, как проводил день Оден: он просыпался, выпивал 200 граммов, работал до обеда, в обед выпивал 300 граммов, работал до шести, а с шести уже начиналось пьянство.
Бродский же мог выпить, как любой из нас. Имея в виду многих русских писателей, об особом пристрастии Иосифа к алкоголю говорить просто смешно. Бутылка виски в гробу — это дурацкая легенда.
Беседу вела Елена Гаревская