noblit.ruКогда я начинаю писать, в первую очередь мне нужна полная неопределенность. Будучи человеком старомодным, я испытываю в ней необходимость, как в своеобразном стартовом капитале, чтобы, в конце концов, выяснить, куда меня заведет письмо как таковое. Впрочем, не только оно одно. В какой-то момент написанное ловит меня за руку (но в руки не дается, как это ни подло!) и выталкивает наружу. Я теряю устойчивость, но остановиться уже не могу, нужно продолжить, добиться каких-то результатов. Пускай мой доморощенный генератор (хоть для этого пригодится!) подает энергию своего рода карманному фонарику, который можно носить с собой и всегда иметь под рукой.
Фонарик тот наделен способностью время от времени превращаться в словесный огнемет. Да, вот что меня бы устроило и не рассердило. Стоить, конечно, будет недешево, но подойдет наверняка. Тут уж не скажешь: дешево и сердито, да и удобств никаких — каждого из этих благ было бы довольно. Мышление же, наоборот, обходится крайне дорого. Вместо дешевого, чего я не могу себе позволить, я выбираю для себя дорогое, оно мне вообще ничего стоить не будет, — а именно философию. Мышление других. И я делаю его, то есть мышление, дешевым, я делаю его даже бесплатным, хотя недешево его отдаю. Оно было передано мне другими, а сейчас я сама пытаюсь извлечь из него прибыль. Скажем, красивые, аккуратно нарезанные, опрятно разложенные литературные премии или целые их груды, свежеиспеченные публикации, ранее растянутые на руках как пряжа, ныне смотанные в клубки надежды, а также погребенные желания, ведь мыслить значит хоронить желания и говорить нечто прекрасное их безжизненному телу, потому что оно, тело, больше ничего не понимает. Говорят это ему лишь тогда, когда с ним бесповоротно покончено. Мертвый язык, который больше не сможет стать живым. Для того мы и убили его — мы, пишущие.
Сохраняя изящество, я покидаю тело, для прощания с которым постаралась одеться как можно лучше. Сквозь мою прозрачную блузу мысли мерцает чувство ответственности, влекущее моральное требование, за которым, скорее всего, моя привлекательность не поспеет. Не я учредила мышление, и если оно уже есть, я им воспользуюсь вновь, как разношенной обувью. Но что мне это даст? Ничего! Действительно, мышление мне удается использовать лишь в качестве карманного фонарика, который я зажигаю посредством ходьбы, делая шаги, в роли генератора или сочинителя, который сам себя торопит, чтобы жалкий стеклянный чулок с нитью накала горел чуть ярче, тот самый чулок, куда бережно сложены мои не менее жалкие, с трудом накопленные и собранные слова. Те, неузнаваемые более (сплавленные друг с другом) слова, которые позже будут брошены мне в лицо: как вы смеете! Вы же не нищенка! Лучше уж просто отнимите у нас те монетки, за которые мы отдали жизнь, чтобы потом расплатиться со страховой кассой! Совершите с ними несколько непонятных манипуляций. Философия — тоже лишь мелкая монета, как и все прочее, разве что она вдруг оказывается великой. Нечто, что потихоньку перечисляли вам на дом, а теперь оно там, в вашем доме, обосновалось как у себя дома. Попробуйте позвонить туда по телефону — сами убедитесь. Но если мне по силам растрачивать кое-что посущественнее (банкноты! крупные купюры!), без мышления я вполне могу обойтись. Итак, я собираю вместе и расходую их, мои маленькие монетки, для того чтобы не пришлось растрачивать или, что еще хуже, экономить, «откладывая на потом», саму себя. Чтобы это нищее отребье, мышление, не заметило: самое важное, на что мне не хватило слов, я оставила себе. Иначе пришлось бы думать самой. Неужели оно, то есть мышление, заставит меня мыслить! Для чего? Зачем? Стоит ли заниматься подобным? Ведь другие делали то же намного лучше. Я могу достать деньги из шляпы, а потом объяснить, что шляпа играет особую роль. Я положила ее перед собой, не знаю, действительно ли она мне принадлежала, нет, скорее всего, нет, я раньше ее никогда не видела. Мышление — это то, что скрыто под шляпой, и я, пожалуй, возьму ее себе. Впрочем, она давно уже здесь. Все основывается на мышлении, почему бы ему тогда не стать основой моего славного текста. Ко всему прочему, ему дам обоснование и я, но так, чтобы сложно было обнаружить его философское происхождение. Точно так же деревенский нужник маскируют кустарником, для того чтобы это жуткое сооружение можно было заметить, чуть только возникнет необходимость, но не раньше. Дефицит мышления ощущается лишь тогда, когда оно становится необходимым. Случается подобное, к счастью, не часто. Потребность эта возникает чрезвычайно редко. У меня ее тоже регулярно отнимали другие. Вы предоставляете ее в мое распоряжение, потому что я являюсь распорядительницей мышления. Да, я повинуюсь самой себе, ведь эту работу мне никто не заказывал. То, что во мне дремлет, хочет пробудиться, но ему необходимо обосноваться в большом здании концерна с мраморной облицовкой и стеклянным фасадом (который лишь выглядит проницаемым, но это вовсе не так), чтобы и я, прирожденный паразит, могла обладать некоторым авторитетом. Итак, мышление. Возле моей административной стойки кто-то задает себе вопрос, в какую мыслительную комнату он должен направиться и где она расположена. Он записал на листке бумаги, куда ему податься с его мышлением. Теперь необходимо предоставить ему нужную информацию. Но я сама хочу туда попасть! Для начала составим план! Бытие оставило множество следов на лестничной клетке, они разноцветные, чтобы каждый мог продолжать путь по тому следу, который ему подходит, и попасть в нужный отдел мышления. Мне же хочется обладать всеми следами, все они одинаково нужны. Я говорю человеку, который хочет мыслить: только не со мной! Не идите за мной и тем более не следуйте за мной незаметно, направьтесь лучше по вашим личным следам, выберите, например, красный, и вы увидите результат! Следы мышления многоколейны, вы поймете, как насущно необходим бывает каждый из них, каждый отдельный след. Насколько я понимаю, вы стремитесь всех опередить. Вы хотите оказаться впереди, хотя не существует ничего такого, что вы могли бы обогнать. Никакой конкуренции! Итак, вы хотите продвинуться вперед, но с тем, чтобы как можно чаще и больше обгонять других. Вы хотите посмотреть, что там находится, но вам необходимо то, чем обладаю я, настойчивая готовность продуцировать и поставлять саму себя. Безусловно, с неким посланием или даже с целым посольством, которое само кого-то представляет, но кого именно, не имею понятия. Как же это унизительно — отдавать нечто, чего, возможно, вообще не существует. Мышление страшит, оно — дорога в пропасть! Но вы же хотите попасть на третий этаж. Вот как. Предполагается, что там вас ожидает сущность философии. Если вы не нашли ее внизу, она, возможно, ждет вас наверху, кто знает? Подождите, я пойду с вами, и если окажусь в нужном месте, а сущности — той не будет дома, то буду представлять эту сущность сама. Итак, если вы настаиваете, могу вам ее представить. Для этого вам не стоило подниматься по лестнице! Так как я не могу представить себя, представлю по крайней мере сущность мышления. И хоть сама я не могу себе ее представить, на вашу долю достанется предостаточно. Ступени ведут вверх непосредственно к истории мышления, откуда лестница поднимается еще выше или спускается вниз, в зависимости от того, где именно вы находитесь и куда хотите попасть. Ступени лестницы — это та прочная основа, по которой нужно пройти, чтобы двигаться дальше. Можно сказать, что поднимаются через уже продуманное, не обращают на него внимания и переступают через него. На продуманное не наступают из страха его повредить, но, переступая, используют. Постоянное, стало быть, — лестница, лестница в никуда — и есть мышление. Кто мыслит — не важно, тем более что определить это особой сложности не составляет, лестницу ведь нельзя отставить в сторону. Ее можно оставить для себя, если хочешь куда-то прийти, но переставлять ни в коем случае нельзя, даже на долю миллиметра. Философия кажется мне неким подобием тряпки, желающей трудолюбиво смыть следы, оставленные на лестнице, или, возможно, только размазать их. И лишь после того, как лестница вымыта и сор равномерно распределен, мы сталкиваемся с очевидным: грязь, от которой ткань тряпки постепенно задубевает, весь сор, который пропитывает материю, осушает и затем вновь увлажняет ее, — он-то и был здесь с самого начала! Это и есть все необходимое. Та связующая субстанция, для создания которой я должна была вобрать в себя окурки, бумажки, скомканные носовые платки и собачье дерьмо. Чтобы себя отстоять. Только чтобы себя отстоять.
Будь лестница покрыта этой субстанцией, я могла бы ее смыть, и под ней оказалась бы чистота. Но получается, что я беру от мышления только то, что я смыла с него собой, тряпкой (которая так часто при мне, что практически срослась со мной, в какой-то степени являясь моим органом), и мышление тянет меня дальше, возможно потому, что оно стало таким тяжелым, и не имеет значения, наверх или вниз оно тянет меня, и не важно, в действительности ли, или в какую-то новую действительность, в определенную манеру держаться, или — от удерживающей опоры прочь. И в заключение, когда больше нет никаких новых идей, моя рука — небрежно, но надежно обмотанная пропитанной грязью мыслительной тряпкой, — разбивает щиток пожарной сигнализации. Остаются лишь осколки, глухое беспокойное дребезжание, нового, прекрасного звука не возникает; ослепленная сигнализация подвела, вся надежность — не более чем вымысел, ведь ее еще ни разу не коснулся огонь. Но даже эпизод со стеклянной заслонкой, которую я пробила (как легко можно было поранить себе руку, не будь она обмотана омерзительной тряпкой), не проясняет, каким образом настраивается и выстраивается связь с сущим (камертон я, конечно, забыла, но в следующий раз обязательно возьму с собой). Заслонка не дает разглядеть и способ обретения сущего как такового, для этого сигнальный прибор слишком мал, он ничего не должен показывать (его обязанность лишь сообщать о пожаре!), не ясно, какая именно правда ожидает за стеклянной пластинкой, размером примерно двенадцать на двенадцать сантиметров, ожидает, не только чтобы закричать громко, но и чтобы быть громко записанной — у меня все постоянно орут, ничего не поделаешь, — да и легла ли эта правда в основу при сооружении лестничной клетки? Возможно, она была краеугольным камнем при торжественной закладке фундамента, или она здесь установлена, подобно замурованному сигналу тревоги, встроенному крику, прилаженной сирене (на мероприятии массово представлена местная знать! Она действительно присутствует в любой массе, нет масс без знати), — достоверно ничего не известно. Итог: не важно, правда это или нет. Если я говорю, что правда, значит, одновременно речь идет о правде бытия. Потому что я была первой — процесс, конечно, протекал не без предохранения! — своевременно взломавшей заслонку! Я — причина шума, но не первопричина пожара. Но шум, его создала я сама. Предупредительный крик издаю я, не мышление, мышление с ним ничего поделать не может. Оно не устраивало пожар и не тушило его. Оно лишь желает, чтобы огонь в конце концов потушили. Но нет. Человек — разумное животное. А сейчас — вверх по лестнице, ты ведь уже выучилась, собака, что, если даже у тебя четыре ноги, ты все равно можешь подниматься по лестнице вверх. Для того ты и выстроила в себе чувство значимости, чтобы оно подсказывало, какую ногу ты должна поднимать первой. Нет, не заднюю. Иначе может выйти недоразумение, и оно приведет других, тоже желающих поднять заднюю ногу, именно к твоей луже, наведет их на ложный след. Но даже он окажется мышлением. И если его перепрыгнуть и сразу прийти к результатам, нельзя будет не заметить: мышление это функционирует и полностью заполняет жизнь. И там, где когда-то была пожарная сигнализация, сейчас можно увидеть гладкую бетонную стену. Сплошную. Без швов. Везде человек не от мира сего — обесцененный, бесполезный, но — неземной, и, что бы он ни делал, его принадлежность к сущему не может быть обоснована его сутью. Он должен прекратить быть таким, как есть, отказаться от своей сути и возвратить ее обратно в вестибюле. И посмотрите. Там стою я в моей мыслительной униформе, немыслимо роскошной, я стою за стойкой администрации и теперь приму действительно каждого, можете мне поверить.
©Elfride Jelinek, 2004
©Е. Белорусец. Перевод, 2005