noblit.ru— Я узнал новость о вручении премии сегодня утром без двадцати двенадцать, всего за 20 минут до официального объявления. Я никогда и не думал, что был среди кандидатов. Меня подозвали к телефону и сказали, что сейчас я буду говорить с председателем Нобелевского комитета, и, помнится, я спросил: «Зачем?» Председатель сказал: «Вам присуждена Нобелевская премия по литературе». Я дар речи потерял на пару минут. И был очень взволнован случившимся, хотя и не совсем это осознал. Не знаю, почему они присудили мне эту премию.
— Я тогда еще не знал точную формулировку. Но полагаю, они, должно быть, приняли во внимание мою политическую активность, потому что моя вовлеченность в политику — важная часть моей работы. Это вплетено во многие мои пьесы. Но я узнаю больше, когда посещу в декабре Стокгольм. Мне сказали, что я обязан произнести
— Последние пять дней были совершенно необыкновенными. Я побывал в Дублине на фестивале по моим произведениям. У меня был наичудеснейший уикенд. Театр «The Gate» чествовал меня. Я был в замешательстве и тронут всей этой чертовщиной. А затем в понедельник я отправился в аэропорт, и шел дождь. У меня сейчас плохо со здоровьем, потому я хожу с тростью. Я выставил трость из автомобиля, она соскользнула, я двинулся за ней и расшиб голову обо что-то твердое на тротуаре. Там все было залито кровью из моего рассеченного лба. Четыре часа я провел в больнице, где наложили девять швов. Я то впадал в восторг, что еще жив, то готовился к смерти. Я оправился, но меня еще пошатывает. И вот теперь этим утром меня настигли нобелевские новости. Мне рассказали сегодня, что по одному из каналов «Скай-тиви» передали, что Гарольд Пинтер мертв. А потом передумали и сказали: «Нет, ему присудили Нобелевскую премию». Вот так я восстал из мертвых.
— Нашествие уже началось. Весь день со мной связывались все мои друзья. С другой стороны, некоторые журналисты вели себя просто чудовищно. Они трезвонили в дверь, настаивая, чтобы их впустили. Им не нравится, что вы не реагируете, как шимпанзе. Но я не шимпанзе, и не собираюсь быть этим гребаным шимпанзе. Нет, я, конечно, не имею ничего против шимпанзе.
— Когда я путешествую по Европе, то обычно замечаю, что мои пьесы живут там своей жизнью. Они написаны здесь, про нашу жизнь, но вовсе не потому нравятся многим людям. Однако, когда доходит до более поздних пьес, я часто чувствую, словно окружен пустотой. Не считая Дункана Велдона, который поставил «Вечеринку по случаю дня рождения», и Донмара, кто недавно сделал постановку по «Прежним временам», они словно в забвении. Но зато уже много лет продолжается мое сотрудничество с «Royal Court», с которым я собираюсь в следующем году представить публике «Последнюю Пленку Крэппа» (пьеса для одного актера, написанная Сэмуэлем Беккетом. — Прим. ред.), и это меня утешает.
— В смысле здоровья я иду на поправку. Я завершаю сложный курс лечения от таинственного кожного заболевания, чрезвычайно редкого и выбравшего меня из миллионов людей, чтобы обосноваться на моих губах. Потому я весьма неприятно провел последние три месяца. Кроме того, я все еще чувствую слабость после того падения в Дублине, которое должно было меня убить, но, похоже, я сделан из более жесткого материала, чем я мог себе представить.
— Что же касается моей работы и личной жизни, я полагаю, что личные и политические дела взаимосвязаны. Но только до какой-то степени. Когда моя жена Антония наливает мне утром клюквенный сок, я не расцениваю это как действие, имеющее политическое значение. И так же не считаю отведенным политике то время, когда держу «The Guardian» в левой руке, а клюквенный сок — в правой. Но действие Антонии по обеспечению меня клюквенным соком — это действие семейной любви. Потихоньку от жены я должен признаться, что без нее я не смог бы преодолеть трудностей последних нескольких лет. Я очень везучий человек во всех отношениях.