4 сентября 1965 года Иосиф Бродский был освобожден из полуторагодичной ссылки в Архангельскую область. Жители поселка Коноша и деревни Норенская 40 лет спустя раскрывают неизвестные страницы биографии нобелевского лауреата.

Сорок лет назад, 4 сентября 1965 года Иосиф Бродский был освобожден из полуторагодовой ссылки в Архангельскую область. Редакторы его первых произведений, опубликованных в СССР; армейский разведчик, поддерживавший поэта; герой одного из «ссыльных» стихотворений Бродского — и многие другие жители поселка Коноша и деревни Норенская раскрывают неизвестные страницы биографии Нобелевского лауреата.

Когда Верховный суд освободил Бродского, — вспоминает Николай Милютин, в ту пору директор Коношского комбината бытового обслуживания (КБО), — он пришел ко мне. В хорошем настроении, приподнятом: «Прошу меня уволить, еду к себе в Ленинград. Отпустили, отарестовали меня».

Жан-Поль Сартр был атеистом, ни в жизни, ни в творчестве он никогда не делал уступок религии. Следует, однако, проводить различие между религией и сакральным — понятием, которое лежит в основе религиозного опыта, но не совпадает с верой в богов. Оно помогает понять столь разные феномены, как обмен дарами, магические и/или жертвенные обряды, война, безумие, художественное творчество, традиционные правила родства, пищевые и половые запреты, гадание и бытовые поверья, — феномены, чаще всего независимые от официального культа. Сартр был не просто чуток к ним (как чуток к ним практически каждый из нас), но и обращал на них особое внимание, выражавшееся в формах как теоретических, так и литературных. Исторически этот его интерес связан с интеллектуальной атмосферой во Франции 1930—1940-х годов, когда проблемы сакрального оказались актуальным предметом размышления: в качестве примеров можно назвать мистические романы Жана Жене (известно, как подробно проанализированы они у Сартра), эссе Дени де Ружмона (например, «Любовь в западной цивилизации», о которой Сартр написал статью незадолго до войны) и особенно деятельность Коллежа социологии (1937—1939), основатель которого Жорж Батай постоянно находился в отношениях диалога и спора с Сартром. В трудах французской социологии первой половины ХХ века (Э. Дюркгейм, М. Мосс) сакральное было выведено из-под власти ослабевших официальных культов и предстало как самостоятельный социальный феномен, «тотальный факт». Социология и антропология предложили теорию сакрального, истолковывая его как средство сплочения общества, предполагающее представление о действенной и непрерывной силе, наполняющей некоторые вещи, некоторых людей, некоторые места и моменты времени.

Размышляя по поводу присуждения В.С. Найполу Нобелевской премии по литературе, неизбежно упираешься в два вопроса: почему именно ему и почему именно сейчас?

Эти вопросы в его случае стоят неизмеримо острее, чем в отношении любого из предыдущих лауреатов, будь-то Дарио Фо, Вислава Шимборская или Гюнтер Грасс, для каждого из которых есть свое маленькое и естественное объяснение. Дело в том, что имя Найпола неизбежно приходило в голову чуть ли не на протяжении всей последней четверти столетия при отборе достойных кандидатов, и оно приходило в голову одним из первых. Интерес вызывает не тот факт, что премия наконец нашла адресата, а тот, что четверть столетия она старательно его обходила. Строго говоря, мы уже позорно приучены к тому, что высшая литературная награда безошибочно вручается либо маргиналам, либо фаворитам вчерашнего дня, либо в порядке национальной очереди, независимо от очередности таланта. На каждого Бродского, Маркеса или Йейтса можно привести десятки справедливо преданных забвению и вызывающих лишь недоуменное воздевание бровей. Имена Эйвинда Йонсона, Франса Силланпяя или Хенрика Понтоппидана сегодня никому ничего не говорят, а у них есть еще братья и сестры.

Речь по случаю присуждения Нобелевской премии, произнесенная 7 декабря 1999 года в Стокгольме.

Уважаемые члены Шведской академии, дамы и господа!

«Продолжение следует…» Таким уведомлением журналы и еженедельники в девятнадцатом столетии растягивали публикацию прозаических произведений. Роман с продолжением процветал. В то время как черным по белому в быстрой череде печатались глава за главой, срединная часть повествования еще только заносилась от руки на бумагу, а заключительная часть и придумана-то не была. Но читателя захватывали не только тривиальные страшные истории. Некоторые романы Диккенса так и появлялись частями. Толстовская «Анна Каренина» была романом с продолжением. Время Бальзака как усердного поставщика поточного массового товара, возможно, и обучило его, еще безымянного, технике достижения высокого накала перед самым окончанием полосы. Почти все романы Фонтане, например, «Пути и перепутья», тоже сперва публиковались в газетах и журналах с продолжением, в связи с чем владелец «Фоссише цайтунг» возмущенно восклицал: «Да закончится ли когда-нибудь эта история потаскухи!»

Да простит меня читатель, если я начну разговор о Чеславе Милоше с личных воспоминаний. Мне случилось прожить почти всю сознательную жизнь в том городе, где Милош провел молодость и стал поэтом. Мы даже кончили — с разницей в четверть столетия — один и тот же университет: он был польским, позднее — литовским и советизированным, но сохранились его здания, а вместе с ними тот запах традиции, который, как ни странно, иногда переживает все исторические катастрофы. Сам город — один из прекраснейших, а то и прекраснейший в Восточной Европе. Милош назвал его «городом облаков, имеющих сходство с барочной архитектурой, и барочной архитектуры, подобной сгустившимся облакам»[1].