Галлюцинаторный патриотизм. Егор Радов. Якутия

Егор Радов. Якутия. М.: Зебра Е, 2002. 

Яркий писатель Егор Радов создал немало произведений, однако, получив прописку по разряду странной, несколько маргинальной литературы «не для всех», так и не мог войти в мейнстримное пространство подобно Пелевину или Сорокину. А жаль. Радов – не составитель текстов, а именно писатель, то есть человек, работающий с языком. Именно силами языка он стремится выразить свои впечатления от окружающей действительности. Ему присуща тонкая работа над словом, мягкое, но изощренное насилие над фонетическим строем языка. Здесь есть наркотик жэ, кулинарный изыск под названием шля-жу, названия глав даются на странном языке, пестрящем словечками вроде «жеребец» или «заелдыз». Роман «Якутия», по-видимому, стал рефлексией на тему развала СССР. В романе дело происходит не в Москве и не в Петербурге, а в волшебной Якутии, где есть все. Книга Радова – это лоскутное одеяло, сшитое из религиозных откровений, бредовых историй, наркотических инсайтов, лихого политического детектива, литературного боевика из 90-х, и в общем-то реальной боли за то, что будущего у России как будто нет. Россия Радова, по сути, ищет кому бы подороже продаться.

Итак, не совсем определенное время. Власть «Советской Депии» в восточной части России ослабляется, так что коренные народы начинают подумывать о независимости. Якутская либерально-демократическая партия ЛДРПЯ ставит своей целью создание общества процветания в Якутии. Для этого предлагается продать все имеющиеся богатства и прорыть туннель в Америку, которая в представлении этих политиков незамедлительно поделится всеми благами с Якутией. Связь с Америкой уже налажена и поддерживается через цепочку агентов. Но за недавнее время возникли проблемы – последний агент, отвечающий за передачу информации американцам, не подает признаков активности. Руководство партии решает отрядить двух своих членов – физкультурного инструктора Софрона Жукаускаса и биолога Абрама Головко – для восстановления агентурной цепи. Эта пара незамедлительно отправляется в путь. Сначала они попадают в поселение наркоманов Кюсюр, потребляющих наркотик жэ, затем в роскошный город Мирный, неизвестно как добившийся огромного экономического успеха и сумевший сохранить его в тайне от остальной Якутии (впрочем, есть теория, что все небоскребы и благополучие Мирного – это результат увлечения горожанами жэ). Далее они попадают в самый эпицентр противостояния якутских сепаратистов (отличных от ЛДРПЯ), эвенов и эвенков. Только Софрону удается выйти из этой передряги живым. Он возвращается домой, чтобы тут же получить новое задание.

«Якутия» - замечательный пример работы в фарватере, проложенном Пелевиным и Сорокиным. От Пелевина здесь интерес к измененным состояниями сознания, от Сорокина – элементы пошлости. И все-таки Радов выше, умнее и тоньше этих авторов. Пелевину важно донести довольно сухую информацию о том, что мир и желания – это иллюзия, Сорокину, изощренному стилисту, интересней игровая, карнавальная практика письма, когда переигрывание смыслов становится самоцелью. Радов же зарывается в самые глубины русского языка, пытаясь отыскать национальное звучание. Он серьезен и не серьезен, смеется над своими героями-бедолагами и жалеет их. Есть у него какая-то линия глубинного откровения из недр малоизвестной нам восточной России. Конечно, его Якутия полностью вымышлена. Все эти реки, карликовые баобабы и пальмы, растущие в вечной мерзлоте, – всего этого нет в действительности. Однако есть реальные люди, которых обманывают идеи. Радов, описывая бесконечные стычки якутян, эвенов и эвенков, заостряет националистические волнения, понятия идентичности и национального самосознания, но не для того, чтобы подчеркнуть их важность. Наоборот, в самых этих названиях – якутянин (а не якут), эвены и эвенки (кто из европейских жителей России поймет чем они отличаются?) – заложена легкая насмешка над примитивностью мышления людей.

Что вообще позволяет отнести эту книгу к написанным в постмодернистском ключе? Прежде всего, отсутствие однозначности. В «Якутии» очень много жестких утверждений, но затем они как бы разваливаются. Где работает физкультурный инструктор, а теперь агент партии Софрон Жукаускас? Сначала это прекрасный деревянный старый дом, однако потом он почему-то оказывается вонючим деревянным домиком. Да и сама линия сюжета постоянно меняет направление. Жукаускас и Головко одержимы выполнением своей миссии, однако встречают людей, которым на нее наплевать. Агенты партии оказываются людьми, ищущими только собственной выгоды. У них нет идеалов, кроме собственного кармана. Один агент оказывается наркоманом, продающим наркотик жэ в город Мирный. Агент из города Мирного давно забывает о своей связи с партией. Третий агент заделывается якутским царьком, выдумывающим целую религию для удержания своих подданных в узде. Короче говоря, самый базовый ментальный пласт, связанный с чувством патриотизма, оказывается не просто непрочным, а вообще чем-то вроде валюты, которую надо выгодно обменять. Хотя изначально идеи якутской партии, отправляющей Жукаускаса и Головко на миссию, не вызывают ничего кроме улыбки, опыт этого тандема по части встреч с тотальным обманом людей говорит о каком-то подлинном душевном страдании и вообще невозможности создать что-либо устойчивое и справедливое в России.

Большинство писателей-наркоманов не защищают наркотики. Уильям Берроуз всю жизнь искал спасения от героиновой зависимости, а его книги полны описаний ужасов, в которые погружается сознание в измененном состоянии. С художественной точки зрения иногда кажется, что Берроуз жить не может без своих чудовищ и монстров, но в действительно это не более, чем опыт пребывания в плену у «системы». Создатель секты телемитов Алистер Кроули в «Дневнике наркомана» как будто защищает право человека на выбор, но его герой лишь пытается преодолеть зависимость посредством телемитской практики - получается же у него не очень. Да и сам Кроули по некоторым свидетельствам так и остался наркоманом. Егор Радов – не исключение из такой «наркоманской» литературы. В поселке Кюсюр, первом месте, куда прибывают Жукаускас и Головко, все самозабвенно потребляют наркотик жэ. Поначалу такой способ существования, когда кроме жэ ничего больше не нужно, просто ослепляет. Радов пишет о наркотическом опыте как о каком-то сверхъестественном благе сверхпознания, когда открываются божественные горизонты. Этот опыт выше понятий и языка. Бог и божественное возникают и исчезают, ничто не имеет определенное смысла, кроме мерцания пути, который невозможно охватить разумом. Сакральное и профанное без конца меняются местами, чтобы подтвердить древний научный принцип – все пребывает во всем. И постижение Якутии предстает в виде цепочки ежесекундных откровений. Всю вселенную Радов может увидеть в одной-единственной детали, например, в цветке. Кажется поэтому, что он до конца будет апологетом жэ. Однако это не так. Жэ в конечном итоге им осуждается. Жэ дает иллюзии, а его герои хотят изменить реальность. Правда, очень причудливую реальность, весьма непохожую на ту, к которой мы привыкли.

Тема наркотиков у серьезных авторов идет под руку с темой религиозного откровения. Радов на страницах «Якутии» много места уделяет тому, что можно было бы назвать богословскими размышлениями. Он особым способом обожествляет Якутию. Он мыслит максимами, которые нельзя обсуждать. Их можно только принимать. Якутия – это нечто абсолютное, территория тотальной и неопровержимой истины, бытие как оно есть, песня и слава, начало и конец всего. Радов не скупится на эпитеты. У него очень много простых слов, и они без конца повторяются. Красивый, великолепный, прекрасный, абсолютный. Однако они уложены каким-то особенным образом, что это не надоедает. Все эти потоки повторяющихся прилагательных сливаются в одну мощную реку, в которой, как солнце, отражается Якутия. И опять же максимы, напоминающие какие-то исполненные особого смысла изречения пророков религии будущего: «это было, поэтому кончилось», «Бог недостаточен как смысл без бреда», «что подлинно существует, является всем». А вот как описывается постижение божественного:

«Головко облизал губы и посмотрел вверх. Был провал двадцатитрехдонный, и на дне были слова. Одно дно было черненькой проталиной, в котором рявкал бог Бляха – его звали Ты. Второе дно было мрачненьким креслицем, где сидел шестиногий бог Пип, состоящий из звуков, костров и воспоминаний. Третье дно было машинкой, машинкой, машинкой, а за рулем бог Я. Четвертое дно представляло собой голубоватое облако в тумане рождения чуда из зари, или любви, или сна. Пятое дно было похоже на вонючненькую примоченьку из слезиночки стариканчика. Бога зовут Гавот. Шестое дно было желтым говном. Седьмое дно было лучшей победой человека на его пути к религиозному венцу. Тамошний бог Библия был сухоруким, седовласым, светлоглазым, сероликим старцем, живущим всегда. Он ждал всех отовсюду для всего. Он смеялся: «Хи-хи-хи-хи-хи-хи». Он говорил:

- Не желаете ли не жить так, чтобы жить?»

Творчество Радова – это отличный образец постмодернисткого вектора в русской литературе. Хотя нашими критиками этот проект считается безнадежно провалившимся, книги вроде «Якутии» показывают, что не все потеряно. Все выдумав, соткав из наркотических фантазий, Радов подошел очень близко к выражению мятежного русского духа, к понятию Камю «бунта против всех», только понятого не в интелекктуальном плане, а грубо-силовом. Радов замечательно владеет русским словом, и его слог не лишен тонкого юмора. Это не книга «что», доносящая информацию, а книга «как», описывающая путь средствами языка. В полутяжелом весе постмодернистской литературы эту книгу можно даже назвать выдающейся. Радов, уже ушедший из жизни, сегодня не на слуху как Сорокин или Пелевин, но ценители русского слова, на мой взгляд, должны обратить на него внимание, правда, с оговоркой, что они не относятся с пренебрежением к элементам маргинальной литературы.

Сергей Сиротин